Книга Кошкин стол - Майкл Ондатже

— Ужасный шторм, тетушка. Мы так перепугались. Прямо тряслись в кроватях.

Она промолчала, и я поехал дальше:

— Я даже вызвал стюарда. Потому что то и дело сваливался с койки. Ходил по коридору, пока не встретил мистера Питерса, и попросил его привязать меня к койке, а еще — не сможет ли он привязать и Кассия. Кассий чуть руку не сломал, когда судно качнуло и на него что-то бухнулось. У него теперь рука на перевязке.

Тетушка взирала на меня отнюдь не с благоговением.

— Я вчера вечером видел капитана в лазарете, когда отводил туда Кассия. Капитан хлопнул Кассия по спине и назвал его смельчаком. А потом с нами спустился мистер Питерс и привязал нас к койкам. Рассказал, что какие-то дядя с тетей затеяли игру в спасательной шлюпке, когда разразился шторм, и покалечились, потому что шлюпка грохнулась на палубу. Вообще-то, они ничего, только его «штуковина» поломалась. Тоже пришлось оперировать.

— Я очень близко знаю твоего дядю…

Она сделала паузу, чтобы не испортить эффект. Меня это начало как-то насторожило, закралось подозрение, что о вчерашнем она знает больше, чем я думал.

— С твоей матерью я тоже знакома, слегка. Твой дядя — судья! Как ты смеешь так вот нагло врать — мне, которая изо всех сил печется о твоей безопасности!

Я разрыдался и забормотал сквозь слезы:

— Мне велели молчать, никому ничего не говорить про мистера Питерса. Оказалось, что мистер Питерс — не моряк, а бандит, тетушка. Они решили ссадить его в первом же порту. Его ведь попросили привязать нас к койкам для безопасности, а он вместо этого вывел нас на палубу и привязал там — якобы в наказание за то, что мы помешали ему доиграть в карты с какими-то пьяницами. Так и сказал: «Вот как поступают с неслухами, которые мешают взрослым!»

Она уставилась на меня. Мне показалось — ее проняло.

— Никогда, никогда в жизни я еще не видела…

Следующие день-два выдались очень спокойными. Однажды вечером, в сумерках, мимо прошел ярко освещенный пароход, двигавшийся к востоку, и мы долго прикидывали, как бы дойти до него на веслах и вернуться в Коломбо. Старший механик приказал сбросить обороты, пока проверяли резервные системы электропитания, и некоторое время мы практически лежали в дрейфе в водах Аравийского моря. От неподвижности корпуса мы бродили как лунатики. Мы с Кассием прогулялись по спокойной ныне палубе. Только тогда, в этом покое, я полностью осознал всю силу шторма. Каково это — когда ни крыши над головой, ни пола под ногами. Ведь мы видели только то, что происходило на поверхности моря. А тут простая мысль, вырвавшись из тенет, ввинтилась мне в голову. Не только то, что видно глазу, таит опасности. Есть еще и глубинная сторона.

Среди поклажи знахаря из Моратувы был тайно припрятан мешочек листьев и семян пакистанской датуры. Знахарь приобрел это растение для сэра Гектора, дабы компенсировать недавно нанесенный его телу урон и приостановить развитие водобоязни. Датуре предстояло стать главным целебным снадобьем для миллионера. По поверьям, они действенна, но непредсказуема. Считается, что если ты смеялся в тот момент, когда срывали ее белый цветок, он заставит тебя много смеяться — или танцевать, если ты тогда танцевал. Датура (а цветок ее исключительно благоуханен по вечерам) помогает от лихорадки и туморов. Проказлива же она среди прочего тем, что под ее влиянием человек отвечает на любые вопросы без колебания и с полной искренностью. А Гектор де Сильва был известен как человек предусмотрительно неискренний.

Супругу миллионера Делию всегда выводила из себя его скрытность. А сейчас, спустя несколько дней после отплытия из Коломбо на «Оронсее» и постоянного приема аюрведического снадобья, она наконец-то узнала всю подноготную своего мужа. На свет выплыла вся его юность до последней крошки. Он поведал, какой ужас внушали ему отцовские побои, вселившие ему в сердце подозрительность и недоверие, — в результате он превратился в не знающего жалости финансиста. Он рассказывал о тайных визитах к брату Чепмену — тот сбежал из дому с соседской девчонкой, в которую был влюблен, а у той имелся шестой палец. В Чилау палец этот ей отрубили, и с тех пор они тихо и мирно зажили в Калутаре.

Кроме того, Делия узнала, как именно ее муж отводил денежные потоки в тайные подземные русла. Большая часть этих сведений излилась из него, когда судно попало в зону циклона — Гектора де Сильву мотало взад-вперед на его огромной кровати, пока судно зарывалось то кормой, то носом в воду. Казалось, впервые за много недель он начал радоваться жизни — супруга же и прочие члены его свиты разбежались блевать по соседним каютам. Датура начисто освободила его от забот о будущем, от побочных эффектов болезни и от любых внутренних барьеров. Умела она наполнять любовной силой — превратив его из худосочного, отрешенного соложника в благожелательного собеседника. Эти перемены в его настрое заметили не сразу. Шторм был в самом разгаре. В тот самый момент, когда Гектор де Сильва впервые за всю свою взрослую жизнь начал говорить правду, в машинном отделении произошло небольшое возгорание. Кроме того, невесть откуда повылезали карманники — им всегда приволье в такие вот моменты, когда опора уходит из-под ног и требуется физическая помощь. Кроме того, в чреве судна подмок целый трюм, наполненный зерном, и оно высыпалось наружу, нарушив центровку, и теперь там работали срочно отряженные матросы — они засыпали зерно обратно, а плотники восстанавливали перегородки. Трудились они в темноте, в самой глубине трюма, где лишь мерцал свет масляной лампы («работали, как могильщики», по известному выражению Джозефа Конрада), по пояс в зерне. А сэр Гектор тем временем излагал своей немногочисленной свите прелестную историю о том, как однажды в детстве на ярмарке в Коломбо ему довелось покататься на игрушечной машинке. Рассказывал он об этом снова и снова, и всякий раз будто бы впервые — жене, дочери и трем скучающим медикам.

Словом, что бы там ни ждало наше судно, которое болтало циклоном, будто гроб, сэру Гектору выпало несколько светлых деньков — он без всякой утайки разглагольствовал о своем богатстве, запретных удовольствиях, искренней любви к собственной жене, — а судно тем временем падало в глубины чрева морского, а потом выныривало, словно целакант в своем панцире, океан проявлял характер, машинистов бросало на раскаленные докрасна двигатели, и они обжигали руки, те, кто считал себя сливками восточного общества, натыкались в длинных коридорах на карманников, а оркестранты рушились с эстрады посреди «Тому виной моя юность», и тарелки подскакивали на пару сантиметров над углублениями в столешницах — а мы с Кассием лежали, распластавшись, на прогулочной палубе под дождем, падавшим с необычайно низкого неба.

Но постепенно на палубах и в ресторанах вновь появились люди. Мисс Ласкети приблизилась к нам с улыбкой и доложила, что старший стюард заносит все «особые происшествия» в корабельный журнал, так что мы, видимо, войдем в историю судна. Кроме того, произошел целый ряд «смещений». Пропали крокетные биты и шары, у кого-то во время шторма исчезли бумажники. Появился капитан и напомнил во всеуслышанье, что у мисс Кардифф пропал фонограф, вычислить его местонахождение пока не удалось и любая помощь в этом деле только приветствуется. Кассий, незадолго до того сбегавший в трюм посмотреть, как механики крепят осушительную трубу, заявил, что фонограф играет именно там, громко и непрерывно. Члены команды пресекли череду потерь, объявив, что в шлюпке отыскалась некая сережка, и не могла бы владелица ее опознать и затем получить в кабинете у казначея. Про стеклянный глаз помощника казначея не было сказано ни слова, хотя по внутренней связи упорно продолжали перечислять недолгий список того, что уже найдено. «На данный момент обнаружены: одна брошь; одна дамская коричневая фетровая шляпка; один журнал, принадлежащий мистеру Берриджу, с непонятными иллюстрациями».