Книга Дом странных детей - Рэнсом Риггз

— Что за бред!

— Тут я с тобой соглашусь. Хотя нетрудно предположить, что те тысячи разных способов, которыми мы убиваем друг друга, тоже покажутся бредом людям будущего. Да и вообще, трясина не такое уж скверное место и вполне подходит на роль входа в потусторонний мир. Это ведь не совсем вода и не совсем суша. Это нечто среднее. — Он склонился над ящиком, изучая лежащую внутри фигуру. — Не правда ли, он прекрасен?

Я снова перевел взгляд на удушенное, освежеванное и утопленное тело, каким-то образом в процессе столь сложного убийства обретшее бессмертие.

— Мне так не кажется, — покачал я головой.

Мартин выпрямился и вдруг заговорил напыщенным тоном.

— Приди же и взгляни на смоляного человека! Он возлежит здесь в черноте, чернее сажи нежное лицо, усохли руки, ноги, в головешки обратясь, в обломки кораблекрушенья, остатки плоти — что увядшая лоза! — Он выбросил вперед руки и подобно эпатажному актеру засеменил вокруг витрины. — Приди же, восхитись жестокой красотой его ранений! Извилистый узор от лезвия ножа, веревка, впившаяся в горло, и камня рваный след, кости осколки — все на виду! Плод ранний сорван и отброшен — искатель Благодати, ты, старик, обретший юность навсегда, — в тебя почти влюблен я!

Он театрально поклонился в ответ на мои аплодисменты.

— Ух ты! — воскликнул я. — Это вы написали?

— Виновен, каюсь, — со смущенной улыбкой кивнул Мартин. — Я изредка балуюсь стихосложением, но это всего лишь хобби. Как бы то ни было, спасибо, что выслушал.

Я смотрел на него и спрашивал себя, что делает на Кэрнхолме этот странный словоохотливый человечек в отутюженных брюках, автор сыроватых стихов, похожий скорее на банковского служащего, чем на жителя острова, открытого всем ветрам и не знающего асфальта.

— Мне очень хотелось бы показать тебе остальные экспонаты нашей коллекции, — между тем произнес он и, схватив меня под локоть, потащил к двери. — Но боюсь, нам пора закрываться. Впрочем, если бы ты смог прийти завтра…

— Вообще-то, я рассчитывал кое-что у вас узнать, — ответил я, обеими ногами врастая в пол. — Это насчет того дома, о котором я спрашивал. Я к нему ходил.

— Да ну! — удивленно воскликнул он. — Я полагал, мне удалось тебя запугать. И как нынче поживает наш особняк с привидениями? Стоит на месте?

Я заверил его, что все именно так и есть, и перешел к делу.

— Те люди, которые там жили… вы, случайно, не знаете, что с ними случилось?

— Они умерли, — ответил он. — И к тому же очень давно.

Я удивился, хотя на самом деле удивляться было нечему. Госпожа Сапсан была стара. Старые люди умирают. Но это не означало, что мои поиски окончены.

— Я ищу кого-нибудь, кто жил там когда-то. Пусть не заведующую, но хотя бы кого-нибудь из воспитанников.

— Они все умерли, — повторил он. — После войны там уже никто не жил.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осмыслить то, что я услышал.

— Что вы хотите сказать? Какой войны?

— Когда мы произносим слово «война», мой мальчик, мы имеем в виду только одну войну — Вторую мировую. Если не ошибаюсь, их всех накрыло во время налета немецкой авиации.

— Этого не может быть.

Он кивнул.

— В те времена на дальнем берегу острова, за лесом, там, где стоит дом, была установлена зенитная батарея. Это превратило Кэрнхолм в официальную военную цель. Впрочем, немцам никогда не было дела до того, официальная цель или нет. Как бы то ни было, одна из бомб угодила прямо туда… Вот и все. — Он покачал головой. — Очень жаль.

— Но этого не может быть, — повторил я, хотя и без прежней убежденности.

— Почему бы тебе не присесть, — предложил он. — Мне не нравится, как ты выглядишь. Я приготовлю тебе чай.

— У меня просто слегка закружилась голова…

Он подвел меня к стулу в своем кабинете. Я пытался собраться с мыслями. Бомбежка во время войны. Разумеется, это объясняло разрушенные стены комнат. Но как же насчет письма госпожи Сапсан, отправленного с Кэрнхолма всего пятнадцать лет назад?

Мартин вернулся и протянул мне кружку.

— Я добавил капельку «Пендерина», — сообщил он. — Секретный рецепт, знаешь ли. Несколько секунд — и ты в норме.

Я поблагодарил его и сделал большой глоток, слишком поздно осознав, что секретный рецепт основан на первосортном виски. Мне показалось, что по моему пищеводу в желудок устремился напалм. Я почувствовал, что краснею.

— Это и в самом деле круто, — выдавил я.

Он нахмурился.

— Думаю, я должен позвать твоего отца.

— Нет, нет, я в порядке. Но, может, вы вспомните еще что-нибудь о том налете. Я был бы очень вам благодарен.

Мартин расположился в кресле напротив.

— Любопытная вещь, однако. Ты говоришь, что твой дедушка жил в этом детском доме. Он тебе что-нибудь рассказывал о бомбежке?

— Мне тоже это непонятно, — пожал плечами я. — Наверное, когда это произошло, его уже там не было. Это случилось в начале или в конце войны?

— К своему стыду, я вынужден признать, что не в курсе. Но если ты настаиваешь, я могу познакомить тебя с человеком, который не может этого не знать. Это мой дядя Огги. Ему восемьдесят три года, и он прожил здесь всю свою жизнь. У него до сих пор голова варит так, что любой позавидует. — Мартин посмотрел на часы. — Если нам удастся добраться до него раньше, чем по телику запустят «Отца Теда», то он с удовольствием расскажет тебе все, что ты пожелаешь.

* * *

Десять минут спустя мы с Мартином уже тонули в необычайно мягком диване в гостиной дядюшки Огги, доверху набитой книгами и коробками со стоптанными туфлями. Еще тут было множество светильников, которых, пожалуй, хватило бы, чтобы осветить все таверны Карлсбада. Вот только ни один из них не был включен в сеть. Я уже начал понимать, что жизнь на далеком острове превращает людей в барахольщиков, развивая в них страсть к накопительству. Огги сидел напротив нас, одетый в вытертый до дыр пиджак и пижамные штаны, как будто готовился к приему гостей, но гостей, ради которых необязательно облачаться в брюки. Он говорил, беспрестанно раскачиваясь на своем легком пластиковом стульчике. Казалось, он был счастлив наконец-то заполучить аудиторию и поначалу долго распространялся о погоде, политике и жалком состоянии духа современной валлийской молодежи. Наконец Мартину удалось привлечь его внимание к теме немецкой бомбардировки и погибших воспитанников детского дома.

— Ну конечно, я их помню, — кивнул Огги. — Очень странные люди. Время от времени мы встречали их в поселке — детей и женщину, что за ними присматривала. Они приходили за покупками — молоком, лекарствами и прочим. Бывало, говоришь им «Доброе утро», а они отворачиваются. Держались исключительно особняком. Тут много судачили о том, что там у них могло происходить, но никто ничего не знал наверняка.