Книга Идиотизм наизнанку - Давид Фонкинос

И тут…

И тут мне показалось, что я увидел знакомую спину. Но не Эдуара. Я машинально рванулся по направлению к этому ставшему привычным для меня силуэту, когда, почти настигнув его, я узнал Мартинеса. Теперь этот мудак пытается внедриться в мой банк. Я почти было развернулся (ведь я был у себя дома), но внезапно одна деталь изменила мои «намерения. Мартинес сбрил усы. Он стоял, повернувшись в три четверти, и мне было видно его лицо, тогда как меня он не замечал. Я быстро купил газету типа «Геральд трибюн» и притаился на огромном кожаном диване. Теперь, конечно, он был знаком мне не так хорошо. Я инстинктивно спрятался, чтобы привыкнуть к его новому образу. В конце концов, я пошел на это по доброй воле. На самом деле мне хотелось пошпионить за ним. Человек, который сбривает усы, — в этом есть нечто странное. Это подозрительный тип. Особенно Мартинес, поскольку усы были источником его жизненной силы. Такие заметные эти усы. всегда ухоженные. Я вспомнил вчерашний вечер, — может быть, какая то травма толкнула его на это отклонение от нормы? Однако он выглядел прекрасно, даже помолодел. Открытая улыбка. Я даже подозревал, что он насвистывает. Когда он закончил финансовые операции, я пошел за ним следом, но экс усач нырнул в такси, которое по странному стечению обстоятельств стояло возле банка.

Я сбился со счета событий, произошедших сегодня, поскольку день оказался на редкость насыщенным. Даже чересчур калорийным, поскольку зрелище безусого Мартинеса настолько переполнило чашу, что мне даже расхотелось сардин. Я вернулся домой с деньгами в кармане, счастливый в предвкушении разгадки тайны. В конце дня я отправился за Конрадом. Я тут же выложил ему новость. Он застыл, разинув рот. Я все поставил на эту минуту, и ничто не могло мне доставить большей радости, чем нескрываемый энтузиазм Конрада; нас интересовало одно и то же. Мы оба согласились, что за этим сбриванием усов что то кроется. К несчастью, все это было крайне не вовремя. Мне предстояло заняться Эдуаром. Тогда я поручил Конраду разузнать как можно больше относительно мотивации данного поступка. Он принял поручение близко к сердцу, довольный, что ему доверяют. Правда, он обиделся на меня, когда вечером появился Мартинес в сопровождении своих усов. Я отпрянул, Конрад бросил на меня вопросительный взгляд, в котором читался укор. Бедняга, он решил, что я над ним издеваюсь. Он не подозревал, до какой степени я люблю его и ни за что не стал бы смеяться над ним. Я извинился перед мошенником с накладными усами и увлек Конрада на кухню. Я попросил Эглантину на минуту приостановить приготовление щей для проведения совещания.

— Клянусь тебе, днем он был без усов…

— Ты смеешься надо мной?

— Конрад! Обещаю тебе… Я с ума схожу… послушай, я должен уходить, мне нужно позаботиться об Эдуаре. Займись этим и верь мне!

— Хорошо. Но мне то что делать?

— Потяни за усы. Наверняка наклеенные.

— Ладно…

— Я буду все время о тебе думать… Удачи.

Самым неприятным для меня было то, что это дело оказалось пущенным на самотек. Вот всегда так, скучаешь до посинения, делать нечего, а тут, когда наконец что то происходит, нет свободного времени. Ну почему принято считать лучшими друзьями тех, кто впадает в депрессию в самое неподходящее время? В течение восьми лет ни один из близких мне людей не впадал в хандру, а тут Эдуар выбрал время, чтобы все испортить. Я грустно вздыхал… когда мне становилось не по себе, я пользовался новой тактикой и думал о Конраде. Помогать, любить ближних. Я также думал о Христе. Ему то было проще, тогда все носили бороды.

V

Мне пришлось как следует попотеть, чтобы внушить Эдуару, что было бы лучше встретиться не дома, а на нейтральной территории. Я был вынужден солгать и придумал предлог, что Конраду нужно повидаться с Миланом Кундерой. Разумеется, можно было привести и более правдоподобный предлог, но после бурных дебатов Эдуар согласился. По правде говоря, у него не оставалось выбора, поскольку я втайне пошел на шантаж, пользуясь Конрадом. Если Эдуар не согласится, я не могу дать ему гарантию, что буду по прежнему держать Конрада у себя. Тогда он спохватился, стал преувеличенно любезным, даже выразил надежду, что мы выпьем за доброе старое время. Повел меня в какое то невыразительное заведение под названием «Отверженные» на полпути между его и моим домом. Что то на редкость мрачное, там даже кошек не водилось. Мне стало любопытно, почему он выбрал именно это место; наше старое доброе время было достойно лучшего. Эдуар объяснил мне: не то чтобы он очень любил это место, но здесь есть свои правила. А хорошие правила — это входит в плоть и кровь. Я кивнул. Мы уселись недалеко от барной стойки, чтобы не доставлять лишних хлопот официанту. Переход от ноля к двум клиентам в математике данного бистро мог квалифицироваться как большой взрыв. Я хотел немедленно приступить к серьезной дискуссии, которую обещал Жозефине, но Эдуар подвинулся поближе ко мне, чтобы рассказать об официанте. Да, это отдельный сюжет. Я слушал. Никто не знал, как его зовут; он отличался редкой необщительностью и являл собой тот человеческий тип, который действует на других настолько угнетающе, что при виде его возникает желание напиться. Это и лежало в основе маркетинга. Едва появлялся официант, вы сразу же признавали свое поражение. Управляющий время от времени заглядывал в бистро и умолял подчиненного выдавить из себя улыбку, ну хотя бы по субботам, но тот в качестве довода ссылался на объем торгового оборота, а это говорило само за себя. В конце концов управляющий приказывал оставить все как есть и даже повышал ему зарплату, опасаясь, что тот перейдет к конкурентам и будет демонстрировать у них свою постную рожу. Этого типа многие хотели переманить к себе. Но он предпочитал оставаться на старом месте, боясь, что попадет в атмосферу хорошего настроения и тем самым испортит себе карьеру. Да, Виктор, уныние — это тоже карьера!

Что ж, это правда.

Я все время кивал. О чем он мне рассказывает? Честно говоря, этот официант интересовал меня меньше всего, хотя, вероятно, все так и было на самом деле, поскольку я вливал в себя пиво кружку за кружкой, даже глазом не моргнув. Я боялся, что мне не хватит мужества перейти к разговору о Конраде. Я знал, что с мужеством у алкоголиков плоховато.

Отступление о Шуберте

Неожиданно официант, который, по словам Эдуара, вообще ни с кем не разговаривал, произнес длиннющий монолог — целую речь, примерно следующего содержания. Его звали Шуберт, ему надоело постоянно делать кислую физиономию, и он решил нацепить значок, где было написано его имя. Он устал оттого, что нормальные отношения с людьми не складываются. В баре он выслуживался перед туго набитыми кошельками, которым приспичило излить душу. В обычной жизни, когда он улыбался, люди косо поглядывали на него. Он винил в этом себя: значит, его улыбка была слишком искусственной, слишком фальшивой. Постепенно, привыкнув ходить весь день с недовольной миной, он потерял все навыки общения с людьми. С тех пор как он в последний раз обменялся с девушкой телефонами, бог весть сколько бутылок было выпито. Запах женских духов утром, по пробуждении, казался ему кадром из черно белого фильма. И одному богу известно, мечтал ли Шуберт о девушках. Ему казалось, что нет ничего прекраснее, чем этот дар природы, раскинувший в неге тело. Ему хотелось целовать ей ноги, говорить, что жизнь удивительна, по идиотски хихикать. Он жалким образом пытался подкатиться к смазливым буржуазным дамочкам на выходе с концерта, предъявляя им удостоверение личности как доказательство его любви к искусству, но, увы, нынче это уже не котировалось. Гораздо лучше быть красивым парнем, чем потомком Шуберта. Но даже если какая то рыбешка и проявляла к нему интерес, при слове «бармен» она исчезала. Он явно принадлежал к тем мужикам, которым нечего предложить. Любовь ведь ужасно меркантильна, любят лишь добавленную стоимость. А с его внешностью впору было не создавать, а разбивать семьи.