Книга Судьбы передвижников - Елизавета Э. Газарова

её жизни». Когда Ге продемонстрировал Илье Ефимовичу превосходный портрет сына Петра, исполненный рукой старшего отпрыска художника, Репин в недоумении спросил, собирается ли Николай Ге-младший серьёзно осваивать мастерство живописи под руководством отца? Помолчав, Николай Николаевич иронично задал гостю встречный вопрос: «Разве искусству можно учить?!» И, опережая ещё большее удивление Репина, уверенно заявил: «…я его никогда не учил, я и не способен учить, – этот мальчик рисует уже лучше меня. Зачем же тут Академия, к чему эти школы? К чему учиться специально?..»

Репину вторит навестивший Ге в Ивановском Мясоедов. Григорий Григорьевич тоже заметил, что в натуре доброго друга проросли «ворчливость и нетерпимость моралиста», чем художник немало изводил домочадцев. Близость к земле, нуждам простого народа изменила характер и нравственные ориентиры Николая Николаевича быстрее, чем можно было предположить, и его сформированные трудовой жизнью принципы совершенно совпали со взглядами Льва Толстого. Фраза «Наша нелюбовь к низшим – причина их плохого состояния», прочитанная художником в одной из статей Толстого, внедрилась в сознание Ге формулой жизни, не требующей доказательств. Живописец счёл своим долгом лично сообщить писателю, что он признаёт в нём своего идейного руководителя. Николай Николаевич очень сблизился с Толстым, став чуть ли не членом его семьи, и многим стало казаться, что художник впал в интеллектуальную зависимость от писателя. Приняв всей душой призыв Толстого довольствоваться малым и быть ближе к простому люду, Николай Николаевич в крестьянской одежде с посохом в руке и котомкой за спиной мог на дорогах Малороссии проповедовать нравственный образ жизни. В таком обличье никто не признавал в нём известного художника, иногда его принимали за юродивого.

В следующий свой визит на хутор Ивановский, Мясоедов нашёл Николая Ге уже абсолютным толстовцем. Художник стал вегетарианцем, бросил курить, отдал часть принадлежавшей ему земли крестьянам и безвозмездно клал в их избах печи. Увидев Ге после выполнения такой работы с глиной в волосах, с исцарапанной лысиной и с деревянным блюдом в руках с вишнями и ковригой хлеба, Мясоедов спросил в недоумении: «Разве у вас мало хлеба?» Николай Николаевич ответил приятелю с наставительной неторопливостью мудреца: «Душечка, никогда не нужно отказываться от выражения благодарности, ибо дело святое помогать друг другу!»

Ответный визит в мясоедовские Павленки Ге нанёс в своём неизменном виде странника. Без смущения затевая разговор с незнакомыми людьми, больше напоминавший монолог проповедника, Николай Николаевич доставал из кармана Евангелие и в подтверждение своих слов зачитывал что-нибудь из Святого Писания, то и дело восклицая: «Как это верно и как глубоко! Вот, батюшка, где истина, а не то, что Спенсеры да Конты и им подобная мелочь!» Вообще, в стремлении Ге сблизиться с человеком при первой же встрече многим мерещился какой-то тайный умысел, а между тем Николай Николаевич был движим исключительно любовью к ближнему. Дочь Толстого, Татьяна Львовна, вспоминала, что, если к работающему Ге приходил в это время «…кто-нибудь за советом или с просьбой, он тотчас же бросал работу и отдавал всё свое внимание посетителю, как бы скучен и неинтересен он ни был». «Человек дороже холста» – такова была формула отношения художника к людям.

Ге мало интересовали деньги, а когда у него покупали картину, он больше радовался этому обстоятельству как факту признания своих трудов. О новом жертвенном этапе жизни Николая Николаевича Репин сказал: «Ге бросил всё и стал нищим, стал рабом добродетели…»

Рьяное толстовство мужа переносилось Анной Петровной тяжело. Строгий нравственный кодекс Николая Николаевича она называла фантазиями и ссорилась с ним из-за куста роз под её окнами, вместо которого, по мнению Ге, следовало вырастить что-то более нужное людям, например, картофель. «Моя барыня не желает жить просто», – полушутя-полусерьёзно жаловался Ге своему идейному вдохновителю.

В своих воспоминаниях Софья Андреевна Толстая оставила несколько строк о жене художника: «…маленького роста, белокурая и некрасивая женщина… с большой головой и приятной улыбкой. Она как-то покровительственно относилась к мужу, подчёркивая его легкомыслие, рассеянность, и более похоже было, что она его мать, чем жена…» И несмотря на то, что, по мнению графини Толстой, «совсем не грациозная натура» Анны Петровны не слишком соответствовала роли супруги живописца, Ге очень ценил мнение своей строгой в суждениях жены, прислушиваясь к её оценкам даже в вопросах творчества. Впрочем, по словам невестки художника Екатерины Ивановны, «Николай Николаевич был слишком оригинальная личность, чтобы подчиняться умственно и нравственно». Екатерина Ивановна приходилась Анне Петровне племянницей и, стало быть, кузиной её сыновьям. На хуторе Ге все симпатизировали добросердечной девушке, а художник сделал её моделью для своей картины «Милосердие». Позировал тогда отцу и его младший сын – Пётр. Так началась история любви двоих, связанных друг с другом узами родства. Получив через некоторое время благословение на брак, Пётр, не разделявший толстовских взглядов отца, вместе с молодой женой покинул хутор Ивановский, но часто навещал отчий дом, позднее уже вместе с детьми.

Лев Толстой тем временем не уставал восхищаться искренностью и преданностью своего последователя – художника Николая Ге. «Его разговоры, в особенности об искусстве, – сообщал писатель, – были драгоценны… Особенная черта его была необыкновенно живой, блестящий ум и часто удивительно сильная форма выражения. Всё это он швырял в разговорах».

Можно себе представить, с каким душевным трепетом Николай Николаевич в 1884 году создавал портрет великого писателя. По словам художника, он постарался передать «всё, что есть самого драгоценного в этом удивительном человеке». Пиетет живописца перед моделью сказался на результате. Но даже этот превосходный портрет, фокусирующий внимание зрителей на созидательном начале писателя-труженика, критика нашла в чём обвинить, на этот раз – в чрезмерной будничности трактовки образа. Но Ге прекрасно знал цену своим возможностям портретиста, что подтверждает родившаяся за «Толстым» целая серия изображений людей, писанных по велению сердца живописца.

Примерно в то же время ссылку в Сибирь для племянницы художника – Зои Григорьевны Ге – заменили поселением на хуторе Ивановском. Николай Николаевич взял родственницу на поруки под залог своего имения. На следующем витке судьбы Зоя – кузина Николая Ге-младшего – станет его женой, а пока старший сын художника, недолго поучившись в Академии художеств, переехал затем в Париж, записался в Сорбонну, но учёбу пришлось прервать. Ввиду болезни матери Николай вернулся к родным. Вскоре после поступления на юридический факультет Киевского университета он заразился толстовскими идеями, бросил университет и поселился в Ивановском. Часто бывая в Ясной Поляне, Николай Ге-младший некоторое время вёл издательские дела Толстого, помогал ему в сборе пожертвований голодающим. Близость к народу обернулась для Николая Ге-младшего гражданским браком с крестьянкой, подарившей ему дочь Прасковью. Девочку ласково называли Парасей, и когда, «увлекшись кем-то из интеллигентных женщин»,