Книга Помещик Пушкин - Павел Алексеевич Щеголев

суждения и оценки событий и действий Пушкина, и к ним всегда должно относиться критически, имея в виду, что эти суждения проходили сквозь призму его морального сознания. Опровергать же его фактические данные можно только с доказательствами в руках. В данном случае Лернер как раз проявил критицизм решительно без всяких оснований. На самом деле, почему он, например, думает, что Анненков счел этот отрывок принадлежащим к поэме только потому, что на другой стороне листка оказались стихи из «Бахчисарайского фонтана»? Предположение Лернера является совершенно ненужным, лишним, таким, какого мы не имеем права учинять, не зная существующей, но недоступной рукописи, не проделав работы по изучению черновых. Непременное обращение к рукописям — это для пушкиноведения вопрос метода изучения, и на нем надо настаивать с особой силой: иначе изучение жизни и творчества Пушкина не станет научным, работа не станет планомерной и останется в пределах любительского любопытства.

В какой мере указанное предположение Лернера действительно оказывается излишним, покажет изучение чернового текста, который мы привели выше в транскрипции Якушкина.

Он находится, как сказано, в тетради № 2369. На внутренней стороне передней доски переплета этой тетради с росчерками, завитушками написано «27 мая 1822 Кишинев Pouschkin, Alexeef, Пушкин». [Нам представляется правдоподобным принять это число, как дату дня, в который была заведена эта тетрадь для черновых записей Пушкина.] На лицевой стороне 1-го листа довольно тщательно в два столбца переписан «Отрывок» (Ты сердцу непонятный мрак), а на оставшемся свободном местечке в конце второго столбца уписаны стихи 1–8 стихотворения «Иностранке». На обороте этого 1-го листа находится интересующий нас отрывок и конец стихов «Иностранке». Давать исчерпывающую транскрипцию всего написанного на 1-й странице не входит в нашу задачу; для нашей цели вполне достаточно точного ее описания. Страница эта сильно исчеркана. С самого верха, после тщательно зачеркнутого заглавия, идет основной текст, состоящий из 12 стихов с немалочисленными поправками и уже приведенный нами в транскрипции Якушкина. После черты с правой стороны страницы идут перечеркнутые стихи, представляющие развитие той же темы и тоже приведенные нами. А слева, в тесной близости к этим стихам, Пушкин набросал программу «Бахчисарайского фонтана». Этой программы Якушкин не заметил или не отметил, и она по сие время остается не известной исследователям. Программа набросана в шести строчках. Все они зачеркнуты, кроме последней, 6-й; 2-й и 3-й я не мог разобрать. Вот они:

[Гарем]

[…]

[…]

[Монах. Зарема и Мария]

[Ревность. Смерть М. и З.]

Бахчисарай Р.

В последней строке букву Р можно принять и за Ф. Сбоку, наискось написан стих:

Улыбка уст, улыбка взоров.

Есть еще рисунки: один, полустертый, трудно разобрать; остальные три — женские ножки в стремени.

Но, читая эту программу «Бахчисарайского фонтана», находящуюся на одной странице с отрывком, в непосредственном соединении с ним, мы не можем сомневаться в том, что отрывок этот принадлежит, конечно, к составу поэмы. Следовательно, и утверждение Анненкова — не личное его предположение, и сомнения Лернера являются досадно излишними.

Основной текст не имеет такого вида, какой придан ему транскрипцией Якушкина. В нем много зачеркнутых слов, поправок и вставок. Якушкин стремился дать текст уже выправленный, но все-таки он не ввел всех поправок в текст. Нам кажется, что для многих отрывков, для стихотворений, которые Пушкин начинал исправлять, но не выдавал в свет, следовало бы принять иной метод издания, более пригодный для целей научных. Надо было бы воспроизводить не так называемый окончательный текст, а наоборот — тот первоначальный, который был до начала исправлений, и к этому первоначальному тексту давать поправки автора. При таком методе издания легче следить за работой поэта, да, кроме того, мы избавляемся от укора в том, что сообщаем стихотворение в таком виде, в каком его не видал никогда автор, ибо мы в большинстве случаев не имеем возможности о таких брошенных Пушкиным отрывках сказать, закончил ли он свои исправления или бросил их на полдороге. Конечно, иногда такое восстановление текста, в особенности из-под зачеркивающих линий, бывает технически затруднительным и даже невозможным. Данный отрывок нетрудно восстановить; но нелегко было уловить под густой краской чернил заглавие отрывка; однако все-таки удалось разоблачить и тайну зачеркнутого заглавия; оно оказалось таково:

Н. Н. Р.

— литеры, хорошо знакомые и сопровождающие не одно произведение Пушкина; они означают, конечно: «Николаю Николаевичу Раевскому». А самый текст до того, как Пушкин начал его править, читался так:

Н. Н. Р.

Исполню я твое желанье,

Начну обещанный рассказ.

Давно печальное преданье

Поведали мне в первый раз.

Тогда я в думы углубился;

Но не надолго резвый ум

Забыв веселых оргий шум

Невольной грустью омрачился. —

Такою быстрой чередой

Тогда сменялись впечатленья:

Веселье — тихою тоской,

Печаль — восторгом наслажденья!

Отметим и один вариант. Стихи 3–4 не сразу приняли ту редакцию, в которой они напечатаны Якушкиным; они испытали еще и такую промежуточную редакцию:

Давно печальное преданье

Ты мне поведал в первый раз.

Этот вариант решает вопрос о том, от кого поэт услышал, еще будучи в Петербурге, легенду о Бахчисарайском фонтане. Конечно, от Николая Николаевича Раевского. Обнаруживающийся теперь факт — намерение Пушкина посвятить ему и вторую свою южную поэму — лишний раз подтверждает то великое значение, какое имел этот замечательный человек в жизни и творчестве Пушкина.

Итак, нам теперь совершенно ясно фактическое указание, заключающееся в отрывке, и, следовательно, теряет всякое фактическое основание выставленное Гершензоном предположение о том, что ту версию легенды, которая вызвала появление самой поэмы, слышал Пушкин в Петербурге от М. А. Голицыной (тогда еще княжны Суворовой). Но свидетельство отрывка опять приводит нас в семью Раевских. Легенда, рассказанная Н. Н. Раевским Пушкину, конечно, была известна всей семье Раевских и, следовательно, всем сестрам. О них, разумеется, вспоминает Пушкин:

Младые девы в той стране

Преданье старины узнали,

И мрачный памятник они

Фонтаном слез именовали.

В письме к Дельвигу Пушкин как раз и приводит это название по-французски: «La fontaine des larmes».

Какое же место занимал этот отрывок в поэме Пушкина? В той редакции, в какой он нам ныне известен, он должен был начинать поэму. «Начну обещанный рассказ», «Печален будет мой рассказ» — эти выражения указывают на вступление. В теперешнем виде отрывок явно не закончен. Ход мысли поэта можно восстановить приблизительно так: легенда о Фонтане, услышанная