Книга Церковная историография в её главных представителях с IV-го века до XX-го - Алексей Петрович Лебедев

известного времени, под водительством духа злобы.

Нужно ли говорить о том, что подобные объяснения таких широко распространенных явлений, как системы гностицизма, могут дать лишь очень мало для точного понимания явлений? Евсевий как бы вовсе не подозревал обнаружения в них реактивного влияния языческой образованности на христианский мир. Он, кажется, решительно не мог представить себе идеи христианской в смешении с какими либо другими, чуждыми ей, идеями. Для него, повидимому, в истории должно быть что-нибудь одно: или христианство чистое — элемент божественный, — или ересь — элемент демонический. Но спрашивается: в чем же и как выражалось активное отношение самого человека к тому и другому из этих элементов? Это почти совсем ускользало от внимания историка. Он не хотел взвесить значения жизни человечества, протекшей под влиянием язычества, т.-е. под влиянием языческой образованности, стремлений, нравов; не хотел знать о том, какое значение имело язычество в ходе истории церкви в лице известных членов этой последней — и плодом этого было очень малое понимание развития гностицизма. — Такое воззрение Евсевия, абстрактное, одностороннее, не заглядывающее в прошедшее человечества, выразилось у Евсевия в недостаточном понимании и других ересей, каковы, например, ереси Евионитския, развивавшиеся на почве иудаизма. Вместо того, чтобы объяснить, среди каких исторических условий создались эти ереси, он довольствуется обычным указанием на то, что и эти ереси — плод коварства и хитрости демонской силы (III, 27). Или — вот ответ Евсевия на вопрос о происхождении такого явления, как монтанизм. «Враг церкви Божией, сильно ненавидящий доброе и любящий злое, не упускающий из виду никакого случая строить козни людям, старался породить в церкви неслыханные ереси — пишет Евсевий. «Зараженные ими (ересями), подобно ядовитым змеям пресмыкались по Азии и Фригии и величали Монтана Утешителем» (V, 14 сл. 16). Словом, и монтанизм для Евсевия, так же, как и другие ереси, есть порождение духа злобы, воюющего против истины Христовой — и ничего больше.

Итак, первый недостаток, к которому приводит Евсевий, в его истории ересей, воззрение его на них, как на исключительно демоническое порождение, — это невнимание к ближайшим историческим условиям, которыми определялось происхождение заблуждений в первоначальной церкви. Но этим одним не исчерпывалось одностороннее приложение указанного воззрения. Самый характер ересей и ересиархов и их последователей является у Евсевия в более или менее неверном освещении. Понятно, что порождение демоническое не может иметь ничего доброго; оно должно быть абсолютно злое. Отсюда-то и получается для Евсевия тот вывод, что ереси и их виновники — еретики — должны быть безнравственны в своем образе поведения. Такое представление действительно руководит историком при изображении нравственной жизни еретиков. Посмотрим, например, какими чертами он рисует пред нами представителей монтанизма. Все члены этого еретического направления, по Евсевию, представляются людьми с самой невыгодной репутацией, все, начиная с самого Монтана. «Кто этот первый учитель, говорить Евсевий — показывают его дела и учение. Он учил расторгать браки, он поставил сборщиков денег и под именем приношений допустил лихоимство». А говоря о последователях Монтана, он так характеризует их: «чтобы не говорить о многом, замечает он, пусть (монтанистическая) пророчица скажет нам об Александре, который сам себя называет мучеником, но с которым она пиршествует. Нет нужды говорить об его грабежах и иных злодеяниях, за которые он был наказан» (V, 18). И еще говоря о монтанистических пророках, Евсевий спрашивает: «скажи мне: пророк намащается? пророк играет в шашки и кости? пророк дает деньги в рост? Пусть они по совести скажут: позволительно ли это или нет? А я скажу, что у них действительно так было» (ibid.). В таких-то чертах Евсевий передает нам сведения о монтанистическом движении и тщетно мы стали бы искать в массе этих сведений о монтанистах указания хотя бы на единый факт, который говорил бы о добром нраве еретика или — по крайней мере — выделял его из ряда лицемеров и негодных людей. Для Евсевия всякий еретик есть непременно человек крайне потерянный. Как далека от действительности, например — приведенная нами из Евсевия характеристика монтанизма, об этом, кажется, лучше всего может сказать факт обращения в эту ересь Тертуллиана, человека в высшей степени уважаемого современною ему церковью, — факт, который почему-то вовсе игнорируется Евсевием[86]

Впрочем, одно из объяснений, почему Евсевий подобным образом относился к репутации еретиков, можно находить в том, что он всегда берет характеристику еретиков и их дел из сочинений полемических, которые, как такие, далеко не могли быть беспристрастны в оценке тех явлений, против которых ратовали их авторы. Евсевий, кажется, не думал усомниться ни в одном невыгодном для чести еретиков факте из числа тех, какие находились в сочинениях полемистов[87]. И можно полагать даже, что он намеренно выбирал из этих сочинений такие факты, которые в особенности бросали невыгодную тень на того или другого еретика и противника церковного авторитета, ибо трудно предположить, чтобы все полемисты говорили в одном тоне об еретиках и противниках церкви, как говорят они у Евсевия[88]. Евсевий почти никогда не вызываете на суд истории самого еретика с его сочинениями, с его взглядами и с его стремлениями, — стремлениями, как понимает их сам заблуждающийся, а не сторона оппозиционная. А в таких сочинениях, которые были бы писаны самими еретиками и могли бы знакомить с подлинными взглядами их, конечно, не могло быть недостатка для нашего историка, если возьмем во внимание с одной стороны, те особенно благоприятные условия, при каких Евсевий занимался составлением своей историй, с другой — время когда жил он. Только сличение полемических сочинений с настоящими сочинениями еретиков могло давать Евсевию истинное понятие о сущности той или другой ереси и характер еретика.

Но подобных pia desiderata не существовало для Евсевия. И на это была особая причина. Для тех целей, с какими Евсевий говорит о ересях в своей истории, едва-ли нужно было объективное изображение их. В его цели входило — описывать ереси исключительно с темных сторон. То значение, какое он придает ересям в среде явлений церковно-исторической жизни, даже требовало, чтобы каждая ересь носила в себе смена своего внутреннего разложения, полнейшей несостоятельности, иначе ересь не подходила-бы под мерку его воззрений, разрушила бы теорию, какую он составил относительно роли ересей в истории. Эта теория Евсевия заявляла, что ересь попускается Промыслом лишь для того, чтобы чрез свою внутреннюю непрочность, чрез свою дисгармонию с истиной, доказывать величие действительной истины: ересь попускается в истории для того, чтобы она, как тень, давала возможность справедливее ценить достоинства света, истины евангельской. «Истина, — говорит Евсевий,