Книга Благородный принц - Девни Перри

его взгляд, унося обе наши тарелки из кухни.

Прямиком в столовую.

Это была просто комната. Единственная комната, которую я ненавидела в этом доме.

У меня не было выбора, кроме как последовать за ним, мои шаги были тяжелыми и медленными. Стол был достаточно красивым, дерево светлее, чем полы. Стулья с высокими спинками были классическими, с четкими линиями. Но все в комнате заставляло меня нервничать.

— Как прошел твой день? — спросил он, когда я села.

— Хорошо. — Мой желудок скрутило, и я взяла вилку. — А твой?

Он вздохнул.

— Хорошо.

Когда Люк приходил домой и сразу же отправлялся за пивом, это означало, что у него был тяжелый день. Но подробностями он не делился, а может, и не мог делиться, поэтому я не спрашивала.

Люк поднял вилку, погружаясь в макароны. Он отправил в рот первый кусочек, вздрогнул и потянулся за своим пивом, втягивая воздух.

— Ай. Горячо.

Я замерла, затаив дыхание, и уставилась, не мигая, через стол.

Он жевал с открытым ртом, запивая свой кусок глотком напитка. Когда он посмотрел в мою сторону, его брови сошлись на переносице.

Вероятно, потому, что краска отхлынула от моего лица.

— Прости, — прошептала я.

— За что?

— Я должна была предупредить тебя, что еда еще горячая.

— Я видел, как она дымилась. Это просто я идиот, который решил сразу съесть так много.

— Верно. — Я сглотнула, затем сосредоточилась на своей тарелке.

Травма и страх были ужасными спутниками за ужином. Они лишили меня аппетита.

— Скарлетт, это не твоя вина.

— Я знаю. — И я правда знала это. Я не виновата в том, что он обжег язык. Но слишком часто я наблюдала, как мою мать наказывали за то же самое. Хотя это не было ее виной.

— Эй, — нежный голос Люка заставил меня поднять глаза. Его глаза, такие добрые и обеспокоенные, ждали, умоляя об объяснении.

И впервые мне не захотелось отгораживаться от него.

— Пресли когда-нибудь рассказывала тебе о нашем детстве?

— Нет.

Это не было неожиданностью. Я сомневалась, что она многим рассказывала о нашем воспитании. Привычки и все такое.

— Стол заставляет меня нервничать.

— Стол.

Я кивнула.

— Местом, где мой отец любил взрываться, был обеденный стол. Если он обжигал язык чем-то, что готовила моя мать, а она его не предупредила, черт возьми, даже если она его предупреждала, он использовал это как предлог, чтобы взорваться.

Люк отложил вилку, опершись локтями о стол.

— Дай определение слову «взорваться».

— Тебе правда нужно определение?

Его челюсть сжалась.

— Я понятия не имел.

— Это не совсем то, что способствует хорошему разговору.

— Потому что у нас так много замечательных бесед, — невозмутимо ответил он.

Я рассмеялась.

— Верно.

— Как насчет того, чтобы сделать это сейчас? — Прежде чем я успела возразить, он поднял руку. — Ты говоришь мне все, что хочешь. И молчишь о том, чего говорить не хочешь.

О, он был хорош. Эти глаза. Это честное лицо. Они поколебали мою решимость.

— Мой отец — монстр, замаскированный под милого соседа. Внешне мы были идеальной семьей. Пикники по субботам. Церковь по воскресеньям. Милые девочки и родители, которые их так сильно любили, что держали рядом. Но внутри наш дом был выгребной ямой страха и ярости.

— Твой отец избивал тебя.

— Он бил нас.

Была разница между теми, кто бил, и теми, кто избивал. Физические удары были не такими сильными, если не сочетать их с психическими пытками.

— Моя мать принимала на себя основной удар. Он бил ее, когда она готовила что-то, что ему не нравилось. Он изнасиловал ее, когда она помахала мужчине, живущему по соседству, по пути к почтовому ящику. А от нас… он требовал совершенства.

Напряжение исходило от Люка, волнами прокатываясь по столу. Но это было напряжение другого рода, защитного. То, что я чувствовала только от своей сестры. И от Джеремаи.

— Когда он взрывался, это всегда было физически. Он не кричал. Это была просто ужасающая, молчаливая ярость. Он бил меня или Пресли по руке или пинал нас в голень, потому что мы пропустили слово на тесте по правописанию. Мама не работала, поэтому он бил ее по лицу.

Люк вздрогнул, и до моего слуха донесся слабый звук скрежета зубов.

— На нас, из-за школы, он оставлял синяки там, где мы могли прикрыть их штанами или рукавами. Он таскал нас за волосы. Вероятно, именно поэтому Пресли коротко подстригла свои. Чтобы никто не смог сделать это с ней снова. Если мы жаловались на то, что едим брокколи, он отправлял нас спать голодными. Если мы плакали, он действительно «давал нам повод поплакать». — Я закатила глаза, используя воздушные кавычки. Мне было приятно закатывать глаза, потому что я не осмеливалась делать это в присутствии моего отца.

— И твоя мать не останавливала его?

— Она любит его.

— Она просто позволяла этому случаться? — Из того немногого, что он рассказал мне о своей матери, было ясно, что он обожал ее. А она его. Чувство правильного и неправильного у Люка было таким благородным. Таким определенным. Я не ожидала, что он поймет мою мать.

— Это болезнь, — сказала я. — Пресли ненавидела ее за это. Но я нет. Она всегда будет пресмыкаться перед ним, потому что не знает ничего лучшего. Потому что в промежутках между плохими днями он боготворит ее. Он заставляет ее чувствовать, что она — весь его мир, и без нее он бы умер. Он исказил ее сознание. Она не работает. У нее нет друзей. Он — весь ее мир, и это его игра. Та, в которую он играл, пока Пресли не ушла.

— Когда это произошло?

— Десять лет назад. После того, как нам исполнилось восемнадцать.

Люк кивнул, но в остальном сидел неподвижно, ловя каждое мое предложение. Теперь, когда слова вырвались наружу, я, казалось, не могла заставить их остановиться.

— Я мало кому рассказывала об этом. Это унизительно, — призналась я, когда мои глаза затуманились. — Как и у моей матери, у меня нет друзей.

— Скарлетт, ты не обязана…

— Нет. — Я покачала головой и сморгнула слезы. — На самом деле это приятно. Я очень мало контролирую свою жизнь. Но хранить секреты… Никто не может проникнуть в мой разум и забрать их. То, что я говорю людям, что я им даю, — это мое решение.

Понимание отразилось на лице Люка. Я молчала о том, что видела в клубе Воинов, не только для того, чтобы защитить свою жизнь. Это также было моей попыткой обрести хоть какой-то контроль, когда в противном случае я была бы во власти мира.