Книга Человек и наука: из записей археолога - Александр Александрович Формозов

тем, что они обладают единственно возможным средством познания мира. Наука — дело большое и прекрасное, но и ненаучный подход поэтов, писателей, художников, музыкантов к окружающим нас явлениям бытия обнаруживают в нем новые важные грани. В этом признавались многие историки. Огюстьен Тьерри говорил о Вальтере Скотте: «Я глубоко восхищаюсь этим великим писателем. Восхищение мое увеличивалось по мере того, как я сравнивал его изумительное понимание прошлого с убогой и тусклой ученостью крупнейших современных историков... С восторгом я приветствовал появление шедевра — "Айвенго". Вальтер Скотт бросил свой орлиный взгляд на тот исторический период, на который вот уже в течение трех лет были направлены все усилия моей мысли. С характерной для него смелостью исполнения он расположил на английской земле норманнов и саксов, победителей и побежденных, все еще через 120 лет после завоевания готовых броситься друг на друга. Он поэтически изобразил одну сцену той долгой драмы, которую я старался воспроизвести с терпением историка. Все, что было правдиво в основе его произведения: общие черты эпохи... политическое положение страны, различные нравы и взаимоотношения людей, принадлежащих к различным классам, — все согласовывалось с линиями плана, который складывался в то время в моем уме. Признаюсь, что посреди сомнений, сопровождающих каждую добросовестную работу, мое воодушевление и уверенность удвоились благодаря той косвенной санкции, которую получила одна из моих любимых идей со стороны того, кого я считаю величайшим из когда-либо существовавших мастеров исторической дивинации»[62].

Что же из этого следует? Будем подражать художникам, стараясь всегда охватить предмет целиком, а не раздробляя? Нет, не совсем так.

Много ли мы знаем шедевров, посвященных нашей истории? Пожалуй, всего четыре: «Борис Годунов», «Песнь о купце Калашникове», «Тарас Бульба», «Война и мир». Все это создание гениев. Было бы странно видеть какие-либо преимущества (кроме разве занимательности) романов типа «Юрия Милославского», «Ледяного дома», «Князя Серебряного» перед трудами ученых. Разумнее уступить художникам то, что не в наших силах.

В моих книгах по историографии я говорил о русских археологах XIX столетия, по сути дела еще дилетантах, отличавшихся зато таким разнообразием интересов, какого, к сожалению, нет у большинства нынешних специалистов. И одновременно с этими книгами в журнальных статьях я порицал моих коллег за пристрастие к полубеллетристическому повествовательному стилю и ратовал за предельно объективный, строго научный стиль археологических трудов. Было ли это противоречием? Думается, нет. И зависть к художникам, постигающим любое явление сразу, без нудного копания в мелочах, и требования к ученым заниматься не пустяками, а обобщениями толкают кое-кого из нас к отказу от тщательного исследования источников ради бегло набросанных эффектных картин. Как правило, перед нами вовсе не освоение методов высокого искусства, доступных постоянно лишь прирожденным художникам, а ученым-мыслителям — только изредка, а жалкая видимость этого. Работать так, безусловно, легче, но получаем мы в и итоге не науку и не литературу, а эклектическую мешанину. Между тем нам, как и писателям и живописцам, необходимо четкое разграничение жанров.

Чтобы пояснить, о чем идет речь, сошлюсь на книги известного археолога А. П. Окладникова. В «Истории Якутии» он пытался решить, когда на Лену пришли первые люди. По его мнению, заселение края связано с серединой палеолита. В качестве доказательства фигурирует стоянка Частинская. Что там обнаружено, и из текста «Истории», и из специальной публикации понять трудно — по-видимому, всего шесть каменных орудий, — то есть материал абсолютно недостаточный для сколько-нибудь серьезных выводов. От детального сопоставления этих предметов с коллекциями из других стоянок и типологического анализа изделий А. П. Окладников уклонился. Неполноценность источников старательно замазывается. Говорится только, что орудия «немногочисленны, но характерны», а затем яркими мазками воссоздается колорит эпохи: «Весной, когда степные участки, уходившие далеко в глубь Центральной Азии, покрывались зеленым ковром молодой растительности, на них появлялись с юга табуны диких ослов, лошадей и быков... Голые скалы в горах оживляла стройная фигура горного козла... За стадами травоядных, как тень, неотступно следовал вплоть до Новосибирских островов их постоянный преследователь пещерный лев или тигр, который, однако, впервые встретил теперь грозного соперника в лице охотника древнекаменного века»[63]. Это неплохая проза, но, как ни печально, она ни в малейшей степени не способствует решению поставленного вопроса, никак с ним не соотносится. Ведь ни одной определимой кости животного на Частинской стоянке найдено не было.

Почувствовав, что путем анализа находок не удастся придти к обоснованным выводам, составитель «Истории Якутии» незаметно подменил его красочным рассказом о палеолитическом человеке в Сибири. Произошло смешение жанров, причем научная работа так и не стала произведением художника. Нам предлагается лишь внешнее подобие — набор недурно написанных, но довольно пустых фраз.

Что же нужно было вместо этого? Специалистам нужна обычная статья-публикация о Частинской стоянке с подробным описанием находок и условий, в каких они сделаны, со сведениями о числе кремней и их типе. Автор имел право высказать и свои соображения о возрасте поселения, но с оговоркой, что для надежного определения стадии палеолита данных пока еще слишком мало. Параллельно он мог подготовить популярный очерк об археологических разведках в Якутии. В нем-то и был бы уместен цитированный отрывок.

Мне нравится популярная книжка А. П. Окладникова «Олень — золотые рога». И хотя в ней немало фантазий, здесь они простительны, так как археолог хотел прежде всего поделиться с читателями теми эмоциями, которые возбуждают в нем древние наскальные рисунки. Для него их исследование — «мир интеллектуальных авантюр»[64]. Точка зрения несколько неожиданная, но и о поисках петроглифов в тайге, и о попытках их расшифровки рассказано увлекательно. И мне очень не нравятся монографии А. П. Окладникова о тех же самых памятниках, ибо в этих книгах нет точной, четкой информации о добытых фактах, и после просмотра текста и альбома остается гадать, — что же твердо доказано, а что приводится в порядке предположения. Как только А. П. Окладников подходит к чему-либо спорному, он сразу же начинает говорить красиво, и эти красивости затемняют суть дела.

Именно эта манера заставила меня напомнить академику слова знаменитого медиевиста Н. Фюстель де Куланжа: «История не искусство, а подлинная наука. Заключается она не в занимательном повествовании и не в глубоком философствовании. Как всякая наука, история заключается в изложении фактов, их анализе, их сопоставлении и выяснении связей между ними. Искусство историка должно проявляться в умении извлечь из документов все то, что в них содержится, не прибавляя того, чего в них нет»[65].

Во вред себе я не один год полемизировал с А. П. Окладниковым, потому