Книга Туша - Никита Демидов

лапками и оказавшись рядом с жертвой, вцепится в неё, впрыснет яд и замрет в ожидании.

В стене издавая громкий писк, шуршали крысы, носились туда-сюда, грохотали и визжали, будто предчувствуя какую-то катастрофу.

— Сколько нужно раз для того, чтобы вы меня убили? — спросила Елена Викторовна.

— Я не убью вас, и дело тут не в счете. Вы сами виноваты в том, что происходит. Вы, Елена Викторовна, высмеяли меня и отказались от моей помощи, помните это?

— И что же мне сделать для того чтобы вы меня простили? Просите, все что угодно! — выкрикнула она с каким-то неожиданным порывом отчаянья.

— Что вы в самом деле заладили, убей да убей, уже и слушать надоело. Я право не понимаю зачем вам это, уж не муки ли душевные вас вынуждают к этому? В наш-то век, когда существование души опровергнуто, вы осмеливаетесь говорить мне о душевных муках?! Это самое настоящие ханжество, Елена Викторовна, но не будем об этом. Вы вот говорите, что я могу просить все что угодно, но не находите ли вы все это глупым? Вы и так, целиком и полностью принадлежите мне, что вы еще можете мне дать?

— Вы действительно хотите умереть, Елена Викторовна?! — закричал я, раздраженный её молчанием.

— Да, — прошелестела она.

— Зачем вам это? Почему вы хотите умереть?

— Мне кажется, что лучше уж умереть чем вот этак жить как я сейчас живу.

— Тогда вам придется убить себя.

— Но я не могу, это противоречит всем правилам. Нет, нет, это просто невозможно, я ведь жить должна.

— Черт бы вас побрал! Вы ведь умереть хотите!

— Да, совершенно верно, но я не могу наложить на себя руки, это абсурд.

— Хоть я и убил вашего мужа, но вас трогать не стану.

— Почему вы не хотите убить меня?!

— Вы отказались от моей помощи, вы высмеяли и унизили меня, теперь ваша очередь унижаться.

— Он страдал? — спросила она как-то неожиданно спокойно.

— Нет, Петр Александрович даже не проснулся.

— Крыса! — закричала Елена Викторовна и даже телом как будто бы пошевелила.

Ногу Петра Александровича обгладывала огромная и жирная крыса, с налитыми кровью глазами. Схватив с полки рамку с фотографией полуобнаженной Елены Викторовны, швырнул я ею в крысу, попал в самую голову и раскроил зверьку череп напополам. Грызун завалился на бок, фонтанчики густой крови били из разверзнувшейся раны, чем-то напоминая глянцевых червей.

— Он умер, даже не проснувшись, а я здесь страдаю, это несправедливо, — прошипела в полголоса Елена Викторовна и замолчала.

Выкинув тушку крысы в окно, я взял нож и ушел в комнату Петра Александровича. От усталости я с ног валился. Вот это уже было больше похоже на настоящую жизнь. Упав на кровать, я закрыл глаза и тут же уснул.

XV

Проспал я достаточно долго и как оно обычно и бывает чувствовал себя отвратительно разбитым. Слипающимися глазами смотрел я вокруг себя и в первую минуту даже не понял где нахожусь. Со всех полок и стен, смотрел на меня Петр Александрович, которого я вчера по кусочкам выбросил в окно. Но я проснулся, и в этом было что-то такое простое и чудесное, на несколько часов я будто бы умер, и снова воскрес, и в этом пробуждении не было того ужаса, какой испытал я несколько дней назад.

Встав на ноги, задрожавшие от напряжения, я не спеша, одну за одной стал срывать фотографии Петра Александровича и собрав спустя время целую кипу, швырнул её в окно. Мне нравилось быть в этой комнате, я хотел бы здесь жить и ничто не могло меня остановить, по крайней мере до тех пор, пока Елена Викторовна обездвижена. Все здесь было другим, не таким как в моей квартире, даже стены и те выглядели как-то иначе, были что ли более ровными, с этими строгими стыками, острыми углами, гладкой поверхностью.

Я вернулся в комнату к Елене Викторовне и понял, что могу остаться здесь навсегда. Она лежала в луже крови с широко открытым ртом, рядом с ней суетились крысы, разбежавшиеся после моего появления, они видимо были уже наслышаны о существе, уничтожающем их сородичей. Правое запястье моей соседки было будто бы вымазано алой кашей. Рваная рана, окаймленная лоскутами мяса, отверстием вырванного зуба зияла на бархатистой, белой поверхности её кожи. От подбородка и до кончика носа лицо её было покрыто запекшейся кровью. Собственными зубами перегрызла она нить своей жизни, слабо бившейся под толстыми слоями жиры.

Она не собиралась убивать себя, не могла, это было какой-то бессмыслицей для нее. Я и сам бы никогда не подумал о самоубийстве, это противоречило всем правилам, ведь человеческая жизнь важнее всего на этом свете. В моей голове зазвучали голоса, и я не знал кому они принадлежат.

“Когда человек владеет чем либо, то предмет этот или явление становится частью его, он теперь внутри, а не вовне, и его невозможно увидеть, так же как вы не сможете взглянуть на своё лицо без зеркала. Поэтому-то вы и не можете дать мне ответа на вопрос “Что такое счастье?” потому как вы счастливы, оно слилось с вами, а зеркала для отражения внутренностей увы не существует.”

“Всего знать невозможно, а вот ничего не знать это уже более осуществимая задача, которую можно перед собой поставить, и как вы думаете какой человек будет более счастливым, тот который никогда не узнает того чего он так страстно хотел узнать, или же тот что и не узнает о том, что он ничего не знал? Поверьте мне, что чем шире знание человека о мире, тем более придирчив он к тому, что может составить его счастье. Сон — высшее благо для человеческого рассудка.”

Она была уже холодной, когда я разделывал её тушу на части. Как это все-таки глупо, она ведь даже и не знала того, что была счастливой, а я знаю. Но удивительное дело, с её смертью во мне произошло что-то, стало как-то пусто и даже эта прекрасная квартира стала какой-то отталкивающей. Здесь более не было того, к чему я так стремился,