Книга Отче наш - Владимир Федорович Рублев

дома.

У самых ворот — снова сожалеющий взгляд на дорогу, где все еще виднеется черной палочкой фигура Мишки. Ясно Алешке, что тот побежит вскоре на ледяную горку и будет бултыхаться там в снегу до самой темноты. А тут сиди в судорожной духоте, подтягивай псалмы…

— Живо, живо! — открывает скрипучие ворота мать и ловко проталкивает вперед Алешку.

Стук ворот захлопывает за ним далекий шум вечерней улицы, обрывает желание пробежаться с Мишкой на ледяную горку, и Алешка мелкими шажками покорно плетется за матерью к пристройке, где обычно проходят моления общины пятидесятников. Сердить мать он не хочет, очень злая и строгая стала она после смерти отца, скончавшегося с полгода назад.

…Шея Филарета, читавшего библию, маячит сбоку перед глазами Алешки, и дряблая кожа напоминает малышу что-то очень знакомое. Вдруг в один момент он вспоминает… Мать ощипывала зарубленного петуха, а он, Алешка, стоял молча рядом, с жалостью поглядывая на обвисшие крылья птицы, на дряблую пупырчатую кожу ощипанной петушачьей шеи.

«Как у петуха…» — заблестел радостно глазенками Алешка и неожиданно прыснул от жгучего смеха.

Щипок матери больно кольнул бок Алешки, отрезвил на миг. Они в последние дни с матерью пользовались благосклонностью Филарета и всегда устраивались рядом с пресвитером. Тот, конечно, услышал смешок Алешки и, не прерывая чтения, скосил на него глаза.

— …на челах людей скорбящих, воздыхающих о всех мерзостях, сделай знак, — возвысил голос Филарет. — Идите по городу и поражайте; пусть не жалеет око ваше, и не щадите старика, юношу и девицу, младенца и жен бейте до смерти… Так говорит в святом писании пророк Иезекииль, а его устами — сам господь бог…

Филарет строго глянул на Алешку и мать, и малыш снова ощутил щипок.

— Погоди ужо, дам я тебе, как выйдем отсюда, — уловил Алешка материн голос и понял, что сделал что-то нехорошее, сравнив дядю Филарета с зарубленным петухом. Но материны щипки больно горели, и в сердце враз вскинулась обида на пресвитера. Из-за него мать озлилась на Алешку — из-за того, что так строго посмотрел на них.

«Петух ты, петух… — упрямо стал твердить малыш, искоса поглядывая на Филарета и находя в этом прозвище неизъяснимое удовольствие. — А еще о каком-то святом пророке говоришь…»

А вокруг стало шумнее: Филарет пригласил всех восславить молитвой господа бога, и в низенькой комнатке поплыли мелодичные звуки, грустные и вместе с тем торжественные.

— Пой! — снова подтолкнула Алешку мать, и опять на них строго оглянулся пресвитер. Заметив это, мать без всякой жалости щипнула Алешку, вскрикнув со злостью:

— Пой, говорят, паршивец!

Их никто не услышал, кроме разве что Филарета, но именно для него и говорила мать. Только трое они понимали все происшедшее, и, вероятно, потому пресвитер одобрительно кивнул матери, чуть склонив к ней худую шею.

— Изгоняй, изгоняй нечестивый дух из мальца, Валентина… Пой, сынок, пой, и глас твой юный усладит всевышнего…

Но по щекам Алешки текли брызнувшие слезы — от колючей боли и жгучей обиды на Филарета. И резкий протест пронзил все тело его: никогда еще мать не била его при людях и с такой злостью.

— Хромой петух! — вдруг выкрикнул он и, вскочив, бросился между молящимися к выходу. Во дворе он с плачем пробежал к воротам, оглянулся, ожидая, что вот-вот появится из дверей пристройки гневная мать, и потому готовился юркнуть на улицу.

Но мать не появлялась. До всхлипывающего Алешки доносился лишь глухой монотонный шум из пристройки, отдельные выкрики «говорящих на языках», и это немного успокоило мальчика. Однако он знал, что мать не простит ему оскорбления, нанесенного Филарету, и потому шагнул в ворота на улицу, решив не появляться дома как можно дольше.

…Ребячье горе быстро проходит. К своему дому Алешка подходил, напевая едва слышно слова недавно услышанного псалма. Он знал и многие другие песни, но ему понравилась мелодия этого псалма, и Алешка быстро пристроил ее в такт своим шагам. К тому же, псалм каким-то образом — чувствовал малыш — связывает незримо его с матерью, оставшейся у Филарета. Ее Алешка все равно любил, несмотря на сегодняшние больные щипки.

— Спаситель, на кресте страдая… Да, бог есть свет, бог есть любовь, — вполголоса, в бодром темпе марша, выговаривал Алешка, не забывая посматривать по сторонам. И все же соседский Мишка появился из-за палисадника неожиданно, будто вырос из снега.

— Алеш! К вам из газеты приходил какой-то дядя, — сразу же сообщил он. — Сказал, что еще придет…

Алешка молча кивнул, словно ему было раньше известно, кто и зачем приходил к ним. А сам лишь подумал: «К мамке зачем-то… Пусть, мне-то што…»

И спросил у Мишки.

— На горке был? Идем, а!

— Домой иду. Угля натаскать надо. Ты жди, я скоро выйду…

Алешка пошел к своим воротам, опять напевая прилипчивый псалм. Было уже совсем темно — рассеянной, оснеженной зимней темнотой. И едва Алешка дошел до слов «бог есть свет…» — он неожиданно подумал о том, что если бог — свет, то надо просто попросить его, чтобы сейчас вот был день, было солнце. Ведь те, кто остались у Филарета, обо всем просят бога. Почему же он, Алешка, не может?

— Сделай, боженька, чтоб было светло, — тихо сказал, оглянувшись, Алешка и замер, ожидая такого, чего он еще ни разу в жизни не видел.

Но темнота стала лишь гуще, потому что Алешка с замиранием и легким недоверием ждал света. Вскоре малыш разочарованно тронул за дверную щеколду и тут вспомнил, что надо бродить где-то до самой темноты, пусть мама поймет, что он обиделся.

Алешка стал у ворот в раздумье: куда идти? Ждать Мишку? Это долго, у них две печи, угля надо много… Идти одному на ледяную горку?

— Мальчик, ты в этом доме живешь? — услышал Алешка и увидел, как с дороги к воротам идет мужчина.

— Вы из газеты? — внезапно догадался Алешка. — Но мамы нет.

— Где же она?

Человек подошел и встал рядом.

— Там… — махнул рукой Алешка в сторону невидимого дома Филарета.

— Где там?

— У дяди Филарета…

— Это у которого сектанты собираются? А ты тоже туда ходишь? Сейчас почему не там?

Обида на Филарета всплыла вновь. К тому же, Алешка был в ожидании наказания за свой поступок, и ему вдруг захотелось, чтобы кто-то взрослый понял, что он не хотел сделать так, как получилось. А этот дядя — из газеты, они же обо всем пишут, все знают…

И он рассказал корреспонденту газеты историю своей маленькой жизни…

— А ты хочешь ходить туда, к этому дяде Филарету? — спросил, подумав, корреспондент.

— Нет, — сразу же ответил Алешка. — Но… мама… Она не оставит