Книга Великий переход. Американо-советские отношения и конец Холодной войны - Raymond L. Garthoff

Генерального штаба маршал Николай Огарков.

Эти предостережения      разведывательные и военные      Однако эти меры не отражали дебаты по поводу американской политики и советской политики в отношении США, которые велись в московском политическом истеблишменте в эти годы.

Оценивая доверие к Гордиевскому, следует помнить, что Гордиевский предоставил информацию, позволившую англичанам выслать всю лондонскую станцию КГБ - тридцать одного дипломата и журналиста. Он также предоставил ценную информацию о советской политике и, в силу того, что занимался организацией визита Горбачева в Лондон в декабре 1984 года, имел необычную точку зрения для оценки нового советского лидера. Его репортажи, частично переданные британцами Центральному разведывательному управлению еще до его перебежки, были признаны достаточно интересными, так что один из докладов оказался в числе немногих информационных отчетов по советским делам, переданных президенту Рейгану сотрудниками его Совета национальной безопасности в 1982 году. В 1985 году после его перебежки, по рекомендации премьер-министра Тэтчер, доклады Гордиевского были предоставлены Соединенным Штатам, и директор ЦРУ Уильям Кейси отправился в Лондон для встречи с ним в октябре 1985 года, перед Женевским саммитом. Позднее, в феврале 1986 года, Гордиевский был доставлен в Вашингтон для беседы с избранной группой высокопоставленных представителей американской разведки и политики.

Однако отчет Гордиевского о разведывательной тревоге 1981-84 годов был предоставлен Соединенным Штатам только после его дезертирства в 1985 году. Очевидно, британцы сочли доклад неправдоподобным в то время, когда они не раскрыли американской разведке личность своего секретного источника, а его последствия могли быть восприняты американскими официальными лицами как косвенная пощечина конфронтационному стилю и политике администрации Рейгана.

 

Советское разведывательное сообщество не только придерживалось мрачной точки зрения на американские намерения, но и сообщало о более интенсивных военных конфронтационных действиях США. Например, журнал Министерства обороны, специализирующийся на зарубежных событиях, отмечал, что "активность всех форм разведывательных операций США особенно активизировалась с приходом новой администрации в Белый дом в январе 1981 года".

Маршал Николай Огарков и другие военные руководители были наиболее категоричны, и хотя они, несомненно, ссылались на западную военную угрозу как на оправдание своих собственных призывов к более активному использованию американских вооруженных сил, они, тем не менее, считали, что американская военная мощь - это не то, что нужно.

Более того, некоторые из килийских лидеров, выступавших против наращивания советских вооружений, выражали свою озабоченность американскими программами. Например, член Политбюро Константин Черненко в начале 1982 года заявил, что наращивание вооружений НАТО "превышает все разумные пределы" и сопровождается планами ядерной войны, включая первое применение ядерного оружия и (якобы) упреждающие удары. "Все это, - заключил он, - означает, что процесс милитаризации на Западе вступил в новую, гораздо более опасную фазу". Аналогичным образом, Андропов, ответственный за экстраординарную      в середине 1982 года публично предупредил, что "администрация в Вашингтоне пытается вывести все развитие международных отношений на опасный путь... ухудшая всю ситуацию и усиливая опасность войны". Некоторые высокопоставленные советские дипломаты, которые в частном порядке признали, что не разделяют столь экстремальную оценку, отметили, что, тем не менее, некоторые официальные лица в Москве действительно считают, что Соединенные Штаты готовятся к войне.

Советские официальные и академические советники и комментаторы демонстрировали как неопределенность, так и различия в своих оценках новой американской администрации и перспектив советско-американских отношений. Конечно, не было расхождений во взглядах на идеологическое предположение о том, что природа капиталистической системы склоняет империалистические державы, прежде всего Соединенные Штаты, к враждебной и агрессивной позиции по отношению к Советскому Союзу. Но, хотя такое предположение и было принято, оно не могло не вызывать разногласий.

 

Идеологические постулаты все еще не были прямо оспорены, анализ политики продвинулся далеко вперед в сторону более сложного понимания (не всегда правильного, но, по крайней мере, не исключающего более обоснованного анализа). Для аналитического сообщества в Москве существовала сильная тенденция к оптимистическому взгляду, особенно в начале правления новой американской администрации. Предвыборная риторика отвергалась как руководство к действительной политике новой администрации (в качестве негативного примера приводился "тот самый старый банкрот Картер", который пришел к власти как сторонник разрядки и разоружения, а стал "зачинщиком новой холодной войны и очередного витка гонки вооружений"). Еще до инаугурации, но уже после выбора нового кабинета, сотрудник Отдела международной информации ЦК прокомментировал, что в состав кабинета были выбраны "люди в основном умеренных взглядов", и хотя он считает, что новая администрация займет "жесткую" позицию, были признаки того, что она будет рассматривать улучшение отношений с СССР как "главный приоритет". "Однако, особенно после того, как Александр Хейг и Каспар Уайнбергер дали показания на слушаниях по выдвижению кандидатов, советские аналитики раскритиковали акцент кандидатов на наращивании военного потенциала и обвинили их в стремлении добиться стратегического превосходства над Советским Союзом, чтобы поставить Советский Союз в невыгодное положение на переговорах по стратегическим вооружениям.

Даже спустя несколько месяцев после вступления в должность администрации Рейгана некоторые видные советские комментаторы продолжали утверждать, по словам Георгия Арбатова, что "мало кто решится сделать вывод о будущей политике новой администрации США на основе первых заявлений президента и госсекретаря". Он отметил, что традиционно американцы отводят каждой новой администрации первые сто дней для определения курса, и добавил: "Более осторожные люди говорят о шести месяцах или даже годе. А скептики говорят о еще более длительном сроке". Аргумент Арбатова заключался не в том, что антисоветские настроения ведущих деятелей администрации Рейгана, отраженные в их первых заявлениях, были неясны - "Если им чего-то и не хватало, то скорее политического такта и вежливости, чем ясности". Причина, по которой Арбатов считал, что еще слишком рано оценивать политический курс новой администрации, заключалась "прежде всего в том, что их заявления еще ни в коей мере не преодолели разрыв между давно известными мнениями этих политиков и сегодняшними реалиями и конкретными условиями в нашем мире, в котором Соединенные Штаты занимают ведущее место".

 

Арбатов утверждал, что подтверждение Советским Союзом на съезде партии политики разрядки поставило американское правительство перед "необходимостью сделать выбор". Он также подчеркнул, что руководство не "позволило спровоцировать себя отдельными заявлениями некоторых американских лидеров", как полагали некоторые ("одни с сожалением, другие с надеждой"). "Другие, вероятно, стали жертвой собственной пропаганды, поверив в то, что Советский Союз изменил свой курс, отказался от разрядки и встал на путь "экспансии" и гонки за "военное превосходство"". Он отметил, что советское подтверждение программы углубления разрядки не должно было быть неожиданностью, и в частности то, что генеральный секретарь Брежнев подтвердил советскую позицию сразу после американских выборов как публично, так и в частном порядке (через сенатора Чарльза Перси, который посетил Москву