Книга Треска. Биография рыбы, которая изменила мир - Марк Курлански

Англии, главным выражением этой свободы была возможность принимать самостоятельные экономические решения.

Все революции так или иначе связаны с денежным вопросом. Во время Французской революции граф Мирабо говорил: «В конечном счете народ станет судить о революции только по одному факту: больше или меньше денег вытащат у него из кармана? Сможет ли он жить в достатке? Получит ли он больше работы? Будет ли эта работа лучше оплачиваться?» Но он не был радикалом в той революции.

Массачусетским радикалам была нужна экономическая, а не социальная революция. Они не думали о голодных народных массах и их жалких заработках. Они думали о праве каждого человека влиться в средний класс, стать предпринимателем, заниматься коммерцией и получать прибыль. Не имея никаких особых навыков и обладая совсем небольшим капиталом, люди могли сколотить состояние на добыче трески. Именно в такую систему они верили.

Но эти люди мыслили не так уж поверхностно. Многие из них, в том числе ключевые лидеры – и даже рабовладелец Томас Джефферсон, – понимали, что было бы лицемерием говорить о правах человека и игнорировать страдания миллионов рабов. Однако они не хотели, чтобы из-за этой проблемы революция потерпела неудачу. Англичане еще за сто лет до революции догадывались, что процветающие американские колонии попытаются отделиться, но полагали, что в итоге они все же останутся в составе Британской империи из-за неспособности договориться между собой. Но в британском правительстве не понимали, что лидеры революции – прагматики, сосредоточенные на главных целях, и что патока, треска и чай – не предмет разногласий, а сама суть проблемы. Жители Виргинии даже называли революцию «табачной войной».

Англия проявила определенную гибкость. Глостер официально признали торговым портом, хотя в нем даже не было таможни. Британия также позволила Южной Каролине напрямую продавать рис в Средиземноморье и покупать там фрукты, соль и вино. Больше всего свободы было предоставлено в торговле с британскими колониями в Вест-Индии. Для Массачусетса это был обмен трески на патоку, Коннектикут продавал овощи, Мэриленд – пшеницу, а Пенсильвания – кукурузу. В 1740-х годах объем торговли Новой Англии с Карибскими островами не уступал объему торговли с Англией. Задолго до вооруженной борьбы колоний за независимость Британию уже беспокоила их фактическая независимость. Колонии не нуждались в метрополии, и обе стороны это прекрасно понимали.

Первой серьезной попыткой Британии утвердить свою колониальную монополию стал Закон о патоке 1733 года, который устанавливал такие высокие пошлины на импорт патоки из небританских колоний, что практически уничтожил торговлю. Эта мера сделала невыгодной закупку патоки во французской Вест-Индии и должна была сократить не только рынок трески для Новой Англии, но и тамошнее производство рома. Однако ни того ни другого не произошло, поскольку французы и колонисты занялись контрабандой, приносившей огромную прибыль. После принятия Закона о патоке объем торговли треской и патокой между Новой Англией и французскими Карибами только вырос.

Закон мог бы кануть в Лету как досадная ошибка, если бы спустя почти тридцать лет британское правительство не предприняло новую попытку вмешаться: в 1760 году был принят Закон о сахаре, вводивший налог в размере шести пенсов за галлон патоки. Новая Англия снова прибегла к контрабанде. В 1764 году британцы попробовали новую тактику, снизив налог на патоку и одновременно введя новые налоги на сахар и на мадеру. Цель состояла в том, чтобы заставить колонистов переключиться с мадеры на портвейн, который поставлялся только британскими купцами. Но колонисты предпочли отказаться от обоих напитков. Несмотря на то что мадеру меняли на треску среднего качества, которая так и называлась – «Мадера», американские колонии перешли на ром. Он получил такое распространение, что слово «ром» иногда использовалось как общее название для всех алкогольных напитков. В год принятия Закона о патоке потребление рома в американских колониях составляло в среднем более четырнадцати литров на человека в год. В 1757 году, когда Джордж Вашингтон баллотировался в Палату бюргеров Виргинии от округа Фэрфакс, расходы на избирательную кампанию включали 106 литров рома и 190 литров ромового пунша. (Кроме того, в смету входили вино, пиво и сидр.) По нынешним меркам такие траты могут показаться довольно скромными, но в 1757 году в виргинском округе Фэрфакс жил всего 391 избиратель.

В 1764 году торговец из Бостона по имени Джон Хэнкок, уже прославившийся как активный бунтовщик, был арестован по обвинению в контрабанде мадеры на своем шлюпе «Либерти». Толпа разгневанных жителей Бостона освободила его. На следующий год Акт о гербовом сборе впервые обязал колонистов платить налог, а не таможенную пошлину. Когда Британия попыталась заставить колонистов соблюдать законы о торговле, отношения с американскими колониями окончательно испортились. Впервые за все время в Глостере появились таможенные чиновники, но этих несчастных людей преследовали и избивали, так что им порой приходилось прятаться от местных жителей. В 1769 году Массачусетс объявил, что ограничения на торговлю привели к убыткам для четырехсот судов, добывавших треску.

Британцы раз за разом выбирали наихудшие варианты действий. Столкнувшись с сопротивлением Акту о гербовом сборе, они заменили его законами Тауншенда, названными в честь человека, который вошел в историю, заявив (по слухам, будучи нетрезвым) в Палате общин: «Я обложу Америку данью». Возмущение, вызванное предложенным списком импортных пошлин, заставило его пойти на попятную, и он решил оставить в перечне лишь несколько наименее обременительных пунктов, одним из которых был чай.

«Бостонское чаепитие» 1773 года иллюстрирует природу Американской революции. Это был бунт против импортных пошлин, инициированный торговцами, в том числе Джоном Хэнкоком и Джоном Роу. В ходе акции протеста потомки тресковой аристократии, переодевшись индейцами-мохоками, проникли на корабли и сбросили в воду ящики с чаем, принадлежавшие Британской Ост-Индской компании. Такие же «чаепития» прошли в других портах. В Нью-Йорке революция, по всей видимости, захватила и пролетариат, поскольку возбужденная толпа побросала товары в Гудзон, не дожидаясь бунтовщиков в костюмах индейцев.

Следующий ход Британии еще более озадачивает. В 1774 году в ответ на кризис, вызванный перепроизводством продовольствия в колониях, британцы закрыли гавань Бостона, чтобы морить население голодом, пока не будет выплачена компенсация за уничтоженные товары. Но 1620 год остался в прошлом, и в Новой Англии никто не собирался голодать – хоть с импортом продовольствия, хоть без него. Марблхед поставлял треску, Чарльстон – рис, а Балтимор – зерно. Из Коннектикута даже пригнали отару овец.

Империя готовила жестокий удар по Новой Англии, но информация в ту пору передавалась настолько медленно, что колонисты даже не узнали о нем, пока не началась стрельба. Запретительный акт, изданный 12 июля 1775 года, ограничивал для купцов из Новой Англии торговлю в английских портах и закрывал местным рыбакам доступ к Большой банке. Британская корона будто намеренно пыталась сплотить жителей Массачусетса вокруг радикалов.

В ходе революции одним из преимуществ Континентальной армии стала способность колоний обеспечивать себя продовольствием.