Книга Дымная река - Амитав Гош

которая в пятьдесят два года совершила путешествие из Голландии в Южную Америку. Крыть Хорьку было нечем, поскольку он сам поощрял ее интерес к ботанике и преподнес ей репродукции рисунков, на которых Мериан запечатлела цветы и насекомых Суринама.

Тихоня Эллен проявила неуступчивость и решительность, не хуже отцовских. В конце концов Хорек неохотно уступил: обустроил каюту для дочери, и весной бриг отправился в плавание, имея на борту команду из восемнадцати человек и солидный груз растений и оборудования. Попутные ветра вмиг домчали «Редрут» до Канарских островов, где склоны холмов в покрывале диких цветов покорили Эллен. Она захотела сойти на берег и там-то, видимо, подхватила лихорадку, проявившуюся позже, когда корабль вновь был в открытом море. Ничто из имевшихся под рукой снадобий не помогло, Эллен скончалась, когда до острова Святой Елены оставался всего день пути. Хорек похоронил дочь на холме, заросшем колокольчиками и лобелией.

Когда ботаник подвел Полетт к запертой каюте, она без каких-либо объяснений поняла, что туда давно никто не входил.

— Теперь эта каюта ваша, мисс Полетт. В сундуках осталась кое-какая одежда Эллен, можете ею воспользоваться, если сочтете нужным, — сказал Хорек и вышел, предоставив ей обживаться на новом месте.

Помимо узкой койки и письменного стола, довольно скромная каюта располагала всем необходимым для удобства юной дамы, пребывающей в мужском корабельном сообществе: ватерклозетом, фарфоровым умывальником и медным тазиком-душем, хитроумно приклепанным к потолку.

Содержимое книжной полки, подвешенной над койкой, давало некоторое представление о том, что за человек была Эллен Пенроуз: зачитанная Библия, жизнеописание протестантского проповедника Джона Уэсли, методистский псалтырь и еще пара религиозных книжек, а также небольшая подборка трудов по ботанике, включавшая альбом с иллюстрациями Марии Мериан. Полное отсутствие художественных произведений говорило о том, что Эллен увлекалась романами и поэзией не больше своего отца.

Впечатление серьезной девушки подкрепляла обнаруженная в сундуках одежда с минимумом оборок, кружев и прочей мишуры. Высокие воротнички строгих платьев, преимущественно черного цвета, наглухо закрывали горло. Примерив одно из платьев, Полетт поняла, что прежняя его хозяйка была чуть полнее, но коробка для рукоделия, найденная в сундуке, позволила подогнать наряд под себя.

Она собралась с духом, прежде чем появиться перед Хорьком в платье его дочери. Но тот, занятый подвядшей дугласовой пихтой, не обратил внимания на перемену ее вида и только сказал:

— Возьмите-ка садовые ножницы.

Лишь через день-другой он мимоходом обронил:

— Знаете, Эллен была бы рада, что ее одежде нашлось применение.

Слова его застигли Полетт врасплох.

— Сэр… даже не знаю, как вас благодарить… за все…

Ком в горле не дал ей продолжить, что было к лучшему, поскольку Хорек и без того смешался — весь покраснел и едва слышно пробурчал:

— Некогда рассусоливать, работы полно.

Уже через пару дней Полетт чувствовала себя на корабле как дома, а команда была так рада избавиться от садовничьих обязанностей, что приняла ее даже теплее хозяина. Освоилась девушка быстро, и во время, что оставалось до отхода из Порт-Луи, главной ее тревогой был Захарий. Но и это беспокойство слегка улеглось после случайной встречи на пристани с Ноб Киссином-бабу, сообщившим: Захарий все еще томится под арестом, ожидая отправки в Калькутту, где его допросят о происшествии на «Ибисе».

— Утешьтесь, мисс Ламбер, все будет хорошо. Капитан Чиллингворт сгладит косые углы. Он даст благоприятные показания, и дело спустят на рукавах. Я там буду и за всем бдительно пригляжу.

Полетт воодушевилась.

— Пожалуйста, передайте мистеру Рейду, что я здорова и благополучна. Я познакомилась со знаменитым садоводом мистером Пенроузом. Он вроде как архимиллионер и сейчас направляется в Китай для сбора растений. Я получила предложение стать его ассистентом.

— Так вы едете в Китай? Буду молиться о вашей легкой дороге.

— И вам счастливого пути, Ноб Киссин-бабу. Еще скажите Захарию, что я надеюсь на нашу скорую встречу, где бы я ни была…

Путь до Сингапура вышел чрезвычайно долгим: бугийская шхуна, на которую сели Нил и А-Фатт, возвращалась из хаджа и, проходя вдоль побережья Суматры, часто останавливалась, чтобы высадить паломников. В результате поездка растянулась на несколько дней. К Сингапуру подошли в отлив, пришлось бросить якорь на внешнем рейде. Пассажиры решили не дожидаться прилива и, скинувшись, наняли тамильский лихтер, чтоб доставил их к набережной Боут-Ки.

В устье реки кишели проа, сампаны, джонки, лорчи и дау. В этой разномастной флотилии морских и речных судов выделялся средних размеров трехмачтовик, образец высокого мастерства. Он так расположился, что лихтеру пришлось пройти впритирку с его правым бортом. Изящные линии шхуны, придававшие ей щегольской вид, делали тем заметнее полученные повреждения: на форштевне, где надлежало быть утлегарю и ростре, зияла большая, укрытая сеткой дыра.

Обезглавленный корабль разглядывали все пассажиры лихтера, но несчастное судно буквально заворожило А-Фатта, который, не сводя с него глаз, так вцепился в планшир, что побели костяшки его пальцев.

К берегу пристали уже совсем в темноте. Наши путники собирались отыскать какую-нибудь ночлежку, за пару медяков дающую приют ласкарам, кули и всякому рабочему люду, но А-Фатт вдруг сказал:

— Я оголодал. Пошли, найдем лодку-кухню.

Вдоль набережной стояло много лодчонок с зажженными фонарями, на некоторых клиенты, преимущественно китайцы, что-то ели и пили. А-Фатт останавливался возле каждой лодки, но чем-то они его не удовлетворяли, а потом он вдруг подал знак Нилу следовать за ним и по сходням решительно направился к суденышку, темнее и малолюднее прочих.

— Почему сюда? — спросил Нил. — Чем здесь лучше?

— Ничем. Идем.

Обитатели лодки, круглолицая девушка и двое стариков, похоже, ее дед и бабушка, готовились отойти ко сну — старик уже улегся на циновку. Шагая по сходням, А-Фатт что-то им крикнул. Нил не знал, было это приветствием или вопросом, но слова его спутника оказали магическое воздействие: старики встрепенулись, расплывшись в гостеприимных улыбках, а девушка радостно всплеснула руками и что-то прокричала в ответ.

— Что она говорит?

— Дядюшка и тетушка уже почивают, но она будет счастлива нас накормить.

Подобное радушие было тем удивительнее, что путники выглядели нищими бродягами: обтрепанные штаны, грязные рубахи, котомки за спиной.

— Что ты им сказал? — поинтересовался Нил. — Почему они так тебе обрадовались?

— Я заговорил на лодочном языке, — в своей отрывистой манере ответил А-Фатт. — Они поняли. Не бери в голову. Пора поесть рису. И выпить. Кантонского грогу.

Лодка-кухня имела любопытную форму: надстройки на корме и носу создавали впечатление вырезанной середины корпуса. На корме располагался дощатый «домик» с тяжелой дверью, а на носу — крытый соломой навес, под которым питались клиенты, усевшись за «столы» — уложенные на борта доски. Собственно кухня была