Книга Словацкие повести и рассказы - Альфонз Беднар

их уж и чинить отказываются. Весной попал я в город, показал было их часовщику, он как на меня набросится, я скорее ходу из мастерской, — словоохотливо отозвался дядя. — Дескать, что вы с ними пристаете, вы уже раз пять их сюда таскали, часы такой марки вам теперь никто не починит, запасных частей к ним нет.

— Выходит, вам нужны новые.

— Мне нужны? Мне ничего не надо, — ответил дядя, видно, заподозрив, куда я клоню.

— А я вам их уже купил, вот они, возьмите, — ответил я и, не мешкая, сунул ему часы.

— Ты что, сдурел? — сказал дядя. — В лотерею что ли выиграл, такие дорогие вещи…

— Выиграл, — успокоил я его.

— Нет-нет, — дядя норовил вернуть мне часы.

— Возьмите их, а то рассержусь, — сказал я серьезно. — Это хорошие часы, русские. Они вам будут долго служить.

Дядя принял сосредоточенный вид и стал изучать часы.

Россия, сколько наслушался я о тебе от дядюшки! Его много раз повторенные истории, чуть приправленные выдумкой, но в основном правдивые, глубоко врезались мне в память.

Обычно дядя начинал так:

«Грянула первая мировая война, и меня в числе прочих скоро погнали на фронт. Два года я гнил в окопах, потом русские взяли меня в плен. А в плен я попал случайно, смех один. Летом это было, на фронте целую неделю затишье, я и подумал, чем, дескать, тут рассиживаться да в грязи протухать, пойду-ка помоюсь как следует. Выбрался потихоньку с наших позиций и прямиком к ближайшей березовой рощице. Я перед этим ходил туда в ночную разведку и углядел небольшое озерцо, вот к нему-то я и направился. Нашел озеро, вода в нем чистая, прозрачная, как слеза. Разделся — и в воду! Только принялся мыться, как вдруг слышу вдали стрельбу и крики. Вот тебе и помылся! Не успел опомниться, а стрельба все пуще и к рощице все ближе, я уже смекаю, в чем дело. Русские пошли в атаку! Ну, думаю, через часок все это поутихнет, я осторожненько вернусь к своим, а сам тешу себя надеждой, что меня покуда не хватятся. Подползаю к нашим бивакам, где мы стояли, а у самого и в мыслях нет, что наши могли отступить. И вдруг вижу — по дороге вышагивают казаки, сердитые такие, я прямо глазам своим не поверил, да уж сомнений нет — наши отошли на запад, и я один-одинешенек в тылу у русских!

Давай скорей назад, в рощу, и два дня жду контрнаступления. Но ничего такого не происходит, только голод меня донимает. Будь что будет, решил подобраться поближе к позициям, не удастся ли там съестным поживиться. Залег я на краю кукурузного поля и поглядываю на курицу, которая забрела далеко от строений. А она ко мне все ближе и ближе, клюет себе да подпрыгивает, ну, давай, давай ко мне, маню ее про себя. Вот она уже в двух шагах, я ноги напряг, изготовился — вот-вот на нее брошусь и вдруг чую, что кто-то за мной наблюдает. Оглядываюсь — ан вот он! За моей спиной стоит черноглазый казак, великан великаном. Еле сдерживает смех, видать, уже давно за мной подглядывал. Вижу — держит меня на мушке, что тут делать. Нечего делать! Спаси, господи, встаю, подымаю руки и, как овца, покорно бреду туда, куда он меня ведет».

— Русские часы, верно, — говорит дядя. — Только с чего это ты нам такие щедрые подарки, денег, что ли, девать некуда?

— Вы заслужили, — сказал я. — О доме заботились. Я там только приберусь немного и стану жить в нем.

— Неужто и вправду собираешься тут остаться? — недоверчиво спросил дядя.

— Правда.

— Гм. — Дядя почесал в затылке. — Вот это новость.

— Дом пустой, грех его не использовать, — объяснил я, но получилось неубедительно.

— Позови монтера, — посоветовал дядя. — Пусть электричество наладит, там с контактами нелады.

— А где мне его искать?

— В Ольшанах, он на околице живет. Новый дом как раз напротив кузницы. Некий Штефка, бог весть, откуда он, но не из Ольшан, у него, кажется, только жена тамошняя. Он уже лет пять у нас электриком. На его попечении Ольшаны, Вербное и все окрестные поселки. Я его каждую неделю встречаю, правда, мельком, когда он мчится на своем трескучем мотоцикле. Вон туда все ездит, на ферму, там то и дело что-нибудь неисправно.

— Я сегодня же пойду к нему.

— Не надо, лучше сходи завтра к вечеру. В субботу верней застанешь его дома. Носится без передышки туда-сюда, эх-хе, тоже нелегко хлеб достается, — вздохнул дядя.

— Дядя, — заговорил я, — мне нужен соломенный тюфяк или хотя бы пара старых мешков. Кровать там есть, но без матраса, — я виновато улыбнулся, мне и впрямь было досадно, что я не в состоянии справиться с этим делом самостоятельно.

— В чулане найдешь все, что надо. А соломы на задворках сколько хочешь, — махнул рукой дядя.

— Рудко, я сама набью тебе тюфяк, — подала голос Маргита, довольная подвернувшейся оказией чем-то помочь мне.

— Спасибо тебе, — ответил я и обрадовался, что она вызвалась сделать дело, за которое я не знал, как приняться.

— Ну, теперь идем обедать, — прервал дядя воцарившееся было молчание.

Мы вошли в дом, и тут вдруг ни с того ни с сего приемник начал играть так громко, что у нас чуть уши не позакладывало.

— Вот чертенок! Сам-то всего ничего, а экий крик поднял, — крутил головой дядя.

Всю мебель я стащил в кухню. Во всем доме я питал наибольшую симпатию именно к кухне. С нею меня связывали многочисленные воспоминания, она подходила мне размерами и к тому же была теплая, светлая, и окно смотрело на юго-восток.

Маргита помогала мне. Уже до этого она набила тюфяк соломой и, хоть я и не просил, принесла простыню, подушку, добротное одеяло и застелила мне постель. Я мысленно раскаивался в своем чрезмерном великодушии по отношению к жене. Почему было не взять из дому хотя бы часть необходимых вещей, например стеганое одеяло, подушку? Я злился на самого себя, осыпал себя упреками, бормоча их под нос.

Маргита вытащила полки из шкафа, подмела и вымыла пол, вытерла пыль. Закончив уборку, она присела на стул отдохнуть.

— Как ты хорошо убралась тут, — похвалил я ее.

— Чего там, стоит ли говорить об этом.

— Надо будет соорудить какой-нибудь столик. Если мне чего и не хватает теперь, так это стола.

— Да и стены не худо бы побелить, — заметила Маргита. — Раздобудь где-нибудь мела. У нас Ондрей весной побелил. Но мела было мало, на чулан и то не хватило.

— Побелить? Конечно, хорошо бы, — сказал я. — Но