Книга Могучая кучка - Андрей Николаевич Крюков

за... бетховенский. Все восхищались... а автор так и не раскрыл мистификацию.

Римский-Корсаков был в восторге от занятий и благодарил судьбу, что встретился с Канилле. Но неожиданно уроки были прекращены. Этого потребовал Воин Андреевич: у Ники появились упущения в учебе, и старший брат решил, что причиной тому — музыка.

Нетрудно представить, что пережил подросток. Огорчился и Канилле. Он предложил продолжать занятия бесплатно, но Римский-Корсаков отказался, считая, что это не вполне честно по отношению к Воину Андреевичу. Договорились встречаться время от времени как добрые знакомые.

Ника продолжал ходить в театры и на концерты, музицировал в знакомых домах, понемногу сочинял. Из группы товарищей — любителей музыки — он составил хор и руководил им. Репертуар, естественно, определял Римский-Корсаков. «...И Бетховен, и Мендельсон, и Шуман, и Глинка, я думаю, очень мне благодарны»,— писал он родителям, сообщая, что «наставил на путь истинный нескольких товарищей своих...»

Между тем пятилетнее пребывание в Морском корпусе подходило к концу. Из класса в класс юноша переходил с хорошими отметками. В морских походах он исправно нес службу. Он научился прекрасно плавать, ловко лазал по мачтам, умело пользовался корабельными приборами. Качка его не страшила. Он становился взрослее и все чаще задумывался о будущем. Он уже познакомился с теневыми сторонами быта царского флота. Будущий офицер видел, что повышение получали не лучшие, а ловкие: сумел угодить начальству — и, будь ты хоть тупицей, тебя отметят. Возмущали бесконечные смотры и парады, когда десятки судов в течение нескольких дней и даже недель напряженно ожидали появления высочайших посетителей.

Среди офицеров было распространено пьянство. Однажды даже пришлось отменить учебный выход в море, так как из офицеров лишь капитан оказался трезвым. Гардемарины тоже пьянствовали, увлекались картежной игрой. Римский-Корсаков стоял в стороне от таких «развлечений», но впечатление они на него производили тяжелое.

Тяготился юноша и жизнью в корпусе. «...Я не могу похвастать интеллигентным направлением духа в воспитанниках морского училища,— вспоминал Римский-Корсаков в мемуарах «Летопись моей музыкальной жизни».— Это был вполне кадетский дух, унаследованный от николаевских времен и не успевший обновиться. Не всегда красивые шалости, грубые протесты против начальства, грубые отношения друг с другом, прозаическое сквернословие в беседах, циничное отношение к женскому полу, отсутствие охоты к учению, презрение к общеобразовательным научным предметам и иностранным языкам...— вот характеристика училищного духа того времени. Как мало соответствовала эта среда художественным стремлениям и как чахло произрастали в ней мало-мальски художественные натуры, если таковые изредка и попадались,— произрастали, загрязненные военно-будничной прозой училища. И я произрастал в этой сфере чахло и вяло в смысле художественно-поэтического и умственного развития».

Душа Римского-Корсакова не лежала к морской службе. Музыка была для него единственным светлым лучом...

26 ноября 1861 года Канилле предложил Римскому-Корсакову пойти вместе с ним к одному из своих знакомых. Они достигли Офицерской улицы, вошли во двор, поднялись на третий этаж, позвонили. Это была квартира Балакирева (ныне дом № 9/17 на углу Прачечного переулка и улицы Декабристов). После дома Каменецкого дважды сменив место жительства, Милий Алексеевич переехал сюда за месяц до этой встречи. Здесь и состоялось знакомство 17-летнего Римского-Корсакова с Балакиревым (Милию Алексеевичу в ту пору было 25 лет).

О талантливом композиторе Римский-Корсаков много слышал от Канилле, игравшего ему увертюру к «Королю Лиру», которая очень понравилась юноше.

Балакирев произвел на Нику огромное впечатление. «Обаяние его личности было страшно велико,— вспоминал позже Римский-Корсаков.— Молодой, с чудесными, подвижными, огненными глазами, с красивой бородой, говорящий решительно, авторитетно и прямо; каждую минуту готовый к прекрасной импровизации за фортепиано, помнящий каждый известный ему такт, запоминающий мгновенно играемые ему сочинения, он должен был производить это обаяние как никто другой... Влияние его на окружающих было безгранично и похоже на какую-то магнетическую или спиритическую силу».

При первой же встрече Балакиреву были показаны композиторские опыты Римского-Корсакова, наброски симфонии. Какова была радость автора, когда Балакирев одобрил сочинения и буквально потребовал, чтобы он писал симфонию!

Со дня первого знакомства Римский-Корсаков каждую субботу стал приходить на Офицерскую улицу, волнуясь и предвкушая радость. Он познакомился с Ц. А. Кюи, М. П. Мусоргским, В. В. Стасовым, затем с Филаретом Мусоргским и Дмитрием Стасовым, с художником Г. Г. Мясоедовым, филологом А. П. Арсеньевым, с другими людьми, часто бывавшими у Балакирева. С Гуссаковским он познакомился позже: тот решил пройти курс химических наук за границей и уехал из Петербурга как раз тогда, когда Римский-Корсаков появился у Балакирева.

Атмосфера кружка, общение с талантливыми музыкантами, разговоры, предметом которых были и инструментовка, и полифония («контрапункт»), и мелодическая основа сочинений, споры, в которых низвергались привычные авторитеты и выдвигались другие,— все это вызывало восторг Римского-Корсакова.

Музыкальное развитие его сразу заметно продвинулось. Под наблюдением Балакирева, который стал для Ники авторитетнейшим учителем, он работал над симфонией. При встречах Милий Алексеевич проигрывал каждый вновь сочиненный кусок, тут же за роялем показывал, как надлежит исправить недостатки.

Общаясь с людьми, которых отличали передовые взгляды, разносторонняя образованность и широта интересов, Римский-Корсаков испытывал их влияние не только в области музыки. Он понял, что недостаточно знает литературу, что не силен в истории, и решил восполнить этот пробел. В кружке Римский-Корсаков познакомился с «Одиссеей» — Стасов читал отрывки из этого произведения. Изучая музыку Глинки к драме Н. Кукольника «Князь Холмский», вспомнили и саму драму. Ее декламировал Мусоргский. Мясоедов как-то принес гоголевского «Вия», которого тоже читали сообща. На столе юного моряка появились тома сочинений Шекспира, Байрона, Гоголя, Пушкина. Его влекли исторические драмы. Он решил также обязательно прочесть некоторые сочинения историка Н. И. Костомарова и немецкого философа К. Фишера.

Мать почему-то упрекнула Нику за увлечение драматическими сочинениями. Вот что он написал ей в ответ: «Я прочел, правда, пять драм Шекспира. Но что из этого? Я прочел ведь не пять водевилей, а пять величайших вещей, и кого же? Шекспира... Через них я познакомился со многими фактами истории, о которых я совсем и не знал. Через них я познакомился или, лучше сказать, возымел понятие о многих нравах и обычаях тех времен. А сколько в них хороших мыслей находится и сколько поэзии также! А разве повести и комедии Гоголя не следует читать? Помилуй, мама! Да Гоголь — это представитель русской литературы. К сожалению, больше нет такого, кроме, разве, Пушкина». И, подводя итоги последних недель, Римский-Корсаков заключает: «...я не прочел ни одной пустой вещи. Прочел я также «Паризину» Байрона — это прекрасная поэма; также «Горе от ума», которое ты знаешь, вероятно. Отчего, читая эти вещи, потом чувствуешь