Книга Бурелом - Станислав Прокопьевич Балабин

Цветки цветками, а Турасов может строго отчитать за нерасторопность.

— Вся ставка на Медвежью, — хрипло выдавил Леонид Павлович. Он был все в том же кургузом ватнике, но лицо за эти дни осунулось, на щеках и подбородке пробилась жесткая щетина. — Остальные лесосеки очень слабые, — Наумов опустил руки на настольное стекло. — Просил, чтобы дали еще один кусторез и корчеватель, — Турасов отказал…

— Начальству видней, — в тон ему вставила Рита. — Сейчас надо кончать дорогу, не то пойдут дожди, завязнем по самые уши. Отец обещал сегодня пустить бульдозер. Кстати, вот и…

В кабинет вошел Волошин, следом за ним участковый, поправляя портупею. Сели. Коробушкин прямо, по-военному, Илья Филиппович уперся ладонями в коленки.

— Что нового? — обратился Наумов к участковому.

— Пока ничего, — пожал тот плечами.

— Допрашивал бригаду ремонтников. Они утверждают, что на верхнем складе, кроме них, никого не было. Опять, наверное, чья-нибудь неосторожность. — Коробушкин попеременно прощупал глазами каждого сидящего в кабинете. — Не научились еще лес беречь. Вот так!.. Ладно, я пойду.

— Иди, — качнул головой Наумов. — Илья Филиппович, бульдозер на дорогу поставил?

— Работает уже, — хмуро отговорился тот. — Надумали что? Думайте, я в лес поеду, — сказал Волошин.

Рита снова уставилась в карту. Вместо того чтобы искать выход из создавшегося положения, девушка отчего-то со всеми подробностями вспомнила ночь, когда бушевал пожар. Надо было оттащить в сторону куст орешника, но силы иссякли, хоть плачь. Звать на помощь стыдно. Вдруг из темноты вынырнул какой-то парень, легко поднял куст и понес его. В это время пучок света от фар кустореза упал на спину этого человека. Рита успела разглядеть выцветшую гимнастерку. Свет погас, и темнота снова поглотила его. Рита его больше не видела, но теперь ее не покидало чувство, что он здесь, рядом, работает рука об руку с ней…

За перегородкой постукивали костяшки счет. На месте Наденьки сидела другая девушка. Наденька ушла работать в лес. Этакое хрупкое существо вдруг взбунтовалось — не хочу сидеть в конторе и все тут. И направили, что поделаешь, человек волен в своем выборе места под солнцем.

— Вот здесь я думаю отвести новую лесосеку, — Рита ногтем очертила предполагаемое место новых лесоразработок.

— Отводить так отводить, — вздохнул Леонид Павлович.

— План наверняка провалим…

— Вы, Леонид Павлович, пошли бы побрились.

— Гм, — Наумов потрогал пальцами подбородок, усмехнулся. — Пожалуй, вы правы, пойду.

— Вот так бы давно, — Рита тоже встала, сложила карту. — Доложите сами о принятом решении, я поеду в лес.

Из конца в конец поселка разгуливал уже по-осеннему тугой, строптивый ветер. Из тайги несло запахом жухлых листьев и смолистого кедрача. Склон ближайшей сопки, еще недавно такой зеленый, побурел, оделся разноцветными заплатами, то ярко-желтыми, то багряными, как закатное, непогоднее солнце, то коричневыми пятнами орешников. Из тайги целыми ордами вылетали жучки-коровки. Они облепили стены домов, набивались в комнаты, кухни. Хозяйки метлами выгребали жучков за порог. Но их сменяли новые, такие же упорные, назойливые, как всякая живая тварь, почувствовавшая свою кончину…

Приехав на участок, Рита прошла к дороге, где бульдозер стальным ножом зарывался в почву и огромными ломтями отваливал ее на обочину. Под снятой почвой белыми пятаками проглядывала галька. Рита с сомнением прошлась по ней. Галька с прослойками вязкой, желтой глины расползалась под ногами. «Как бы не пришлось снимать еще слой, — с тревогой подумала она, — тогда вывозку завалим».

Пожар, текущие дела как-то оттеснили на задний план ее проект с перестройкой работы лесоучастка. Турасов сказал ей, что этой зимой они, возможно, попробуют работать, как предлагала Волошина. Зима покажет, стоит ли возвращаться к сезонной вывозке леса. Поэтому зима требовала большой и серьезной подготовки.

На верхнем складе дымили костры — сжигали сучья. Рита пересекла его и по наезженному волоку стала углубляться в лес. Здесь было тише, почти совсем не ощущалось ветра. По земле точно прошлись огромные стальные полозья — так укатали ее хлысты.

В кустах прокричала пичуга.

— Тю-тю! — откликнулась легким посвистом Рита.

— Тю-тю! — передразнила пичуга.

3

Клуб напоминал Платону казарму. Он был длинен, узок, с большой печью у стены. На заднике сцены мудрый художник нарисовал идущий по волоку трактор с пачкой хлыстов. Трактор походил на самовар, а хлысты — на телеграфные столбы: без коры, без единого сучочка. А по краям волока громоздились друг на дружке деревья, которые не значились ни в одном лесхозовском справочнике.

На сцене под суфлера Тося и Сашенька Вязова разучивали роли.

Виктор ревниво следил за каждым движением Сашеньки. Он то и дело толкал в бок Платона.

— У Сашки талант, чистая артистка…

Платон двусмысленно пожимал плечами. Монолог Сашенька читала напыщенно, не своим голосом, движения были неестественные, как в опере. Ничего такого Платон, конечно, не сказал Виктору. Не хотелось разочаровывать друга, пусть думает, что она краше всех и талантливее всех…

Девчата, щелкавшие кедровые орехи, позевывали в ладошки, оглядывались на друзей. Без стеснения, оценивающе рассматривали Корешова. Наклонялись друг к другу, перешептывались, посмеивались. Парень, наверняка, им нравился… Были среди них и постарше девчата: Рита Волошина, Саша Вязова и совсем еще молоденькие, только что вышедшие из-под родительского надзора. Они, как птенцы, покинувшие гнездо, весело щебетали, перемигивались и сообща строчили кому-то из парней записку. Потом эта записка каким-то образом очутилась на коленях у Платона. Платон ее развернул. На клочке бумажки крупными (печатными!) буквами было написано:

«Вами интересуется одна девочка. Хочит с Вами подружить».

Платон усмехнулся и стал гадать, какая же из них «хочит подружить».

Репетиция проходила вяло. Она наскучила не только зрителям, но и самим участникам. Сашенька обвиняла суфлера (им был Костя Носов), что подсказывает он никудышно. Тот разыграл обиженного, швырнул пьесу на стол, демонстративно покинул сцену. Тося бормотал что-то невнятное и просил «прекратить панику, ибо паника — не к лицу молодежи». Сам он играл роль старика, колхозного конюха, и одет был в шубу. В шубе жарко, от шубы за версту пахло овечьим пометом, но он терпел. А его напарница, Сашенька, уже болтала с подругами, позабыв и о сомлевшем от жары Тосе, и о неудачливом суфлере…

От парней отделился Генка Заварухин. Он взошел на сцену, вытряхнул Тосю из полушубка, хлопнул в ладошки.

— А ну, девки, помогай растащить скамейки, танцевать будем. — Он деланно зевнул и добавил: — Заснуть можно на вашей репетиции.

Предложение его и девчатам и парням пришлось по душе. Генка первым взялся за конец скамьи, кивнул Платону:

— Помоги, Кореш.

Вместе с Генкой они отнесли и поставили скамью у стены. Также молча возвратились за второй. Заварухин больше ни слова, ни полслова не сказал ему. А Платону наплевать — пусть хоть всю