Книга Дрожь и оцепенение [=Страх и трепет] - Амели Нотомб

Прелесть женского туалета компании Юмимото была в том, что в нём было большое застеклённое окно. В моей жизни оно занимало огромное место, я часами простаивала, прислонившись лбом к стеклу, бросаясь в пустоту. Я видела, как падает моё тело, ощущение этого падения было так сильно, что у меня кружилась голова. Именно поэтому я утверждаю, что никогда не скучала на своём рабочем месте.

Я была полностью поглощена падением, когда разразилась новая драма. Я услышала, как позади меня отворилась дверь. Это могла быть только Фубуки, однако, это был не тот быстрый и отчётливый звук, с которым моя начальница толкала калитку. И шаги, которые затем последовали, не были шагами туфель. Это был тяжёлый топот снежного человека в период гона.

Всё произошло очень быстро, и я едва успела повернуться, чтобы увидеть нависшую надо мной тушу вице-президента.

На мгновение я была ошеломлена («Боже! Мужчина — если этот жирный кусок сала можно назвать мужчиной — в дамской комнате!»), затем меня охватила паника.

Он схватил меня, как Кинг-Конг блондинку, и выволок наружу. Я была игрушкой в его руках. Мой страх достиг предела, когда я увидела, что он тащит меня в мужской туалет.

Я вспомнила угрозу Фубуки: «Вы ещё не знаете, что с вами может случиться». Она не блефовала. Настал час расплаты за мои грехи. Моё сердце замерло. Мой разум составил завещание.

Помню, я подумала: «Он изнасилует тебя и убьёт. Да, но что сначала? Хорошо бы прежде убил!»

Какой-то мужчина мыл руки. Увы, его присутствие ничего не изменило. Омоти открыл дверь одной из кабинок и толкнул меня к унитазу.

«Твой час настал», — подумала я.

А он принялся конвульсивно выкрикивать три слога. Ужас мой был так велик, что я его не понимала, но, должно быть, это было нечто вроде крика «банзай» для камикадзе во время сексуального насилия.

В безумной ярости он продолжал выкрикивать эти три звука. Внезапно, на меня снизошло просветление, и я смогла расшифровать его урчание:

— Но пепа! Но пепа!

На японо-американском это означало:

— No paper[11]! No paper!

Такую деликатную манеру избрал вице-президент, чтобы сказать, что в кабинке не было бумаги.

Я без лишних слов побежала к чуланчику, ключи от которого хранились у меня, и бегом вернулась обратно. Ноги мои дрожали, руки были увешаны рулонами туалетной бумаги. Господин Омоти наблюдал за тем, как я её вешаю, затем что-то прорычал, вытолкнул меня наружу и уединился во вновь оборудованной кабинке.

В совершенно растрёпанных чувствах я скрылась в женской уборной. Там я присела на корточки в уголке и залилась горькими слезами.

Как нарочно, Фубуки выбрала именно этот час, чтобы почистить зубы. Я увидела в зеркало, как она с полным пастой ртом смотрела на мои рыдания. В глазах её светилось ликование.

На одно мгновение я так возненавидела свою начальницу, что пожелала ей смерти. Внезапно подумав о созвучии её фамилии с подходящим латинским словом, я чуть не крикнула ей: "Memento mori![12]"

Шесть лет назад я смотрела японский фильм, который мне очень понравился. Назывался он «Фурио», а в английском варианте «С рождеством, мистер Лоуренс». Действие разворачивалось во время войны в Тихом океане в 1944 году. Отряд английских солдат содержался в плену в японском лагере. Между англичанином (Дэвидом Боуи) и японским командиром (Рюити Сакамото) завязывались отношения, которые некоторые школьные учебники называют «парадоксальными».

Может быть потому, что я была тогда очень юной, фильм Осимы очень взволновал меня, особенно волнующие сцены очных ставок между двумя героями. В конце японец выносит англичанину смертный приговор.

Самой потрясающей сценой в фильме была концовка, когда японец приходит посмотреть на свою полумёртвую жертву. Тело заключённого было закопано в землю так, что на поверхности оставалась только голова, выставленная на солнце. Столь изощрённая казнь умерщвляла пленника тремя способами: голодом, жаждой и жарой.

Это было хитро придумано, тем более, что цвет кожи англичанина был очень чувствителен к загару. И когда гордый и непреклонный военачальник приходил, чтобы предаться самосозерцанию над предметом своих «парадоксальных отношений», лицо умирающего имело черноватый цвет подгорелого ростбифа. Мне было шестнадцать лет, и такая смерть казалась мне прекрасным доказательством любви.

Я не могла не увидеть сходства между этой историей и моими злоключениями в компании Юмимото. Конечно, меня мучили по-другому. Но я всё-таки была пленницей в японском лагере, а красота моей мучительницы была подобна красоте Рюити Сакамото.

Однажды, когда она мыла руки, я спросила её, видела ли она этот фильм. Она кивнула. Должно быть, в этот день у меня был прилив смелости, потому что я продолжила:

— Вам понравилось?

— Музыка хорошая. Жаль, что история лживая.

(Сама того не зная, Фубуки была сторонницей умеренного ревизионизма, как и многие молодые люди сейчас в стране Восходящего Солнца. Её соотечественникам не в чём было себя упрекнуть во время последней войны, а их вторжения в Азию имели целью защитить бедняков от нацистов. Мне не хотелось с ней спорить.)

Я только заметила:

— Думаю, здесь есть метафора.

— Какая?

— Метафора отношений. Например, между вами и мной.

Она озадаченно посмотрела на меня, словно спрашивая себя, что там ещё выдумала эта умственно-отсталая.

— Да, — продолжала я, — между вами и мной та же разница, что и между Рюити Сакамото и Дэвидом Боуи. Восток и Запад. За внешним конфликтом то же взаимное любопытство, то же недопонимание, скрывающее искреннее желание найти общий язык.

Несмотря на мои старания подбирать наиболее нейтральные сравнения, я чувствовала, что зашла слишком далеко.

— Нет, — сдержанно ответила моя начальница.

— Почему?

Что она возразит? Выбор был большой: «Я не испытываю к вам никакого любопытства», или «у меня нет никакого желания найти с вами общий язык», или «какая наглость сравнивать своё положение с участью военнопленного!», или «между этими двумя персонажами были неоднозначные отношения, а такого я ни в коем случае не приму на свой счёт».

Но нет. Фубуки была слишком хитра. Бесстрастным вежливым голосом она дала потрясающий по своей учтивости ответ:

— Вы не похожи на Дэвида Боуи.

Приходилось признать её правоту.

Я очень редко пускалась в разговоры на своём новом посту. Это не было запрещено, но неписаное правило удерживало меня от этого. Странно, но когда занимаешься столь малопривлекательным делом, сохранить достоинство можно только молча.