Книга Всемирная история. Византийская империя - Сергей Борисович Сорочан

камень, а другие члены его семьи и все, кто принимал участие в перевороте, были присуждены Церковью к длительному посту и другим покаянным епитимиям. Смело выступал против некоторых антицерковных действий Алексея I и епископ Лев Халкидонский: когда василевс решил для пополнения казны снять серебряные украшения с дверей знаменитой столичной церкви Богородицы Халкопратийской, он, как вспоминает в своих мемуарах принцесса Анна Комнина, «выступил вперед и разразился дерзкой речью». За это и за другие обличения царь в конце концов упек его в ссылку, но не смог заставить обличителя смириться. Суровый Патриарх Арсений Авториан не побоялся отлучить от Церкви «восстановителя Византии», василевса Михаила VIII (1259–1282 гг.) за то, что тот, нарушив клятву верности, ослепил последнего представителя никейской династии Ласкрисов, 11-летнего Иоанна IV и положил начало новой династии Палеологов. Этот поступок стоил Патриарху трона и ссылки, но не сломил Арсения Авториана, породив в обществе конфликт, закончившийся уже после смерти его главных участников. Патриарх Иоанн XI Векк (1275–1282 гг.) настойчиво ходатайствовал перед тем же царем за обиженных, несправедливо обвиненных и, доходя порой до жесточайших споров, бросал патриарший жезл под ноги разгневанного Михаила или в конце богослужения демонстративно отказывал ему в принятии антидора – священного хлеба и в благословении. Патриарх Иоанн XII Косма (1294–1303 гг.) не побоялся вызвать на церковный суд наследника Михаила Палеолога, василевса Андроника II (1282–1328 гг.), поскольку осудил заключение брака шестилетней дочери этого царя с королем Сербии, который был старше своей невесты на 34 года.

Число таких примеров легко умножить. В Ромейском царстве всегда находились стойкие высшие иерархи Церкви, которые готовы были отстаивать чистоту веры и справедливость вплоть до отречения от патриаршества и ссылки. В то же время примечательно, что ни один из них не поплатился жизнью, видимо, из-за осознания тяжкой греховности такого кровавого шага в отношении высшего иерарха Церкви и из-за особой близости, которая, несмотря ни на что, всегда оставалась между избранниками на царский и церковный троны. Византийский абсолютизм не был столь абсолютен, всевластен и деспотичен, как на Руси, где царь Иван Грозный не останавливался перед убийствами неугодных ему митрополитов, владык, таких как Герман, которому опричники отрубили голову двумя ударами сабли или топора (это показала эксгумация останков), или непримиримый Филипп Колычев, которого, по преданию, собственными руками задушил в монастырской келье Малюта Скуратов, царский любимец и главный опричный душегуб. Для византийской Церкви и государства было характерно иное.

* * *

Константинополь с самого начала приобретал христианский облик, так что уже в конце IV в. встречается упоминание о нем, как о «Христианополе». Он окончательно получил статус главной кафедры Восточной Церкви с 360 г. Показательно, что Григорий Назианзин, самый цитируемый, авторитетнейший богослов и архиепископ Константинополя, уже не проводил четких различий между Константинополем – Городом и Константинополем – Церковью. Для него они стали фактически тождественными понятиями. Третье правило Константинопольского Вселенского собора 381 г. провозгласило Константинополь Неа Роми – «Новым Римом», тем самым было обосновано его второе место в иерархии Церквей: первое оставалось за папским Римом.

Возвышение Восточной Церкви продолжалось. Уже в VI в. Юстиниан I впервые в юридической практике поставил ее, а значит, и духовную власть на уровень царственности. Ромейские новеллы, законы теоретически говорили о равноправии светской и духовной власти, об их симфонии – дословно «благой гармонии» властей. Мысль о согласованной сплоченности последних стала краеугольным камнем теории универсализма. Однако на деле Церковь в Ромейском царстве находилась в зависимости от государства, от правящего императора, и поэтому их союз нельзя считать равноправным. В рамках концепции «благой симфонии властей» проглядывали принципы цезарепапизма, сформулированные уже Юстинианом в преамбуле к VI новелле 535 г. и особенно отчетливые в эпоху Исаврийской династии (717–802 гг.). Причем идея соподчинения целей государства и целей Церкви выступала с предоставлением первенства государственным целям. Даже церковные канонисты-законники всячески доказывали, что царская власть выше епископской, и отдавали предпочтение царским повелениям перед соборными постановлениями. Именно поэтому ромейские церкви и монастыри не превратились в самостоятельные феодальные княжества, подобные церковным поместьям и аббатствам средневекового Запада. Византийская Церковь, в отличие от Западной, католической, не имела вассалов, с помощью которых она могла бы не только защищаться, но и нападать вооруженной рукой. Для Западной Церкви вполне обычной была картина облаченного в боевую броню аббата или епископа, ведущего своих буйных рыцарей в бой. Византийские же источники Х – XIII вв., напротив, полны жалоб провинциального духовенства на светских магнатов и на самоуправство местных вельмож, «властителей» – динатов, отнимавших у епископов земельные владения и даже церковную утварь.

Центральной светской высшей власти в подобных случаях приходилось частенько оказывать помощь Церкви, и только на такую помощь она и могла рассчитывать. Византийская Церковь и экономически, и политически зависела от государства, более того, добровольно шла на такую зависимость, признавая приоритет государственной власти, установленный Богом. Даже сферы деятельности Церкви и государства ромеев в значительной степени пересекались. Имперские кодексы – новые, неизвестные прежде в римском законодательстве формы юридических актов, – содержали положения, касавшиеся религии. Гражданский Кодекс Юстиниана, например, включал правила поведения в монашеских общинах и даже пытался определить цели монашеской жизни. Выбор Патриарха – главы Православной Церкви, второго человека в Империи, фактически тоже определялся императором, то есть был политическим. Именно император возводил на патриарший престол новоизбранного, сам вручал ему мантию и пастырский посох предшественника, поскольку хранил их у себя как защитник Церкви. Он объявлял его Патриархом Константинополя, после чего, согласно церемонии, новоизбранный верхом пересекал город от дворца Влахерн до Айя-Софии, где его по давней церковной традиции рукополагал в сан архиепископ (митрополит) Ираклии Фракийской, занимавший третье место в церковной иерархии Византии. Правда, первенствующие епископы – митрополиты – имели право предложить василевсу трех претендентов на патриарший престол, но решающее слово оставалось за царем, который выбирал из предложенных одного, а мог и не согласиться с избирательным Собором, даже навязать своего ставленника, только бы кандидат был священником или монахом. Кстати, этим важным, непременным условием объясняется, почему почти две трети Патриархов, возведенных на Константинопольский патриарший престол св. Андрея до 1204 г. (года разгрома столицы крестоносцами), были монахами. Шаткостью положения Патриархов объясняется и тот факт, что из сорока двух Патриархов, занимавших Константинопольский престол с конца IX до начала XIII в., почти половина, а именно девятнадцать из них, были низведены с патриаршего престола по распоряжению высшей государственной власти.

Бывали и прямые попытки захвата патриаршего сана представителями правящей династии, хотя такое случалось достаточно редко.

В любом случае Патриарх, севший на трон после низложения предшественника-соперника, стремился стереть в памяти прихожан даже самое имя низложенного.

Константинопольский патриарх занимался многохлопотными делами Церкви вместе с подручным собранием священников, известным как Патриарший синод, или Святейший синод, по-гречески Эндимуса