Книга Остров Д. Метаморфоза. Вторая книга - Ульяна Соболева

У вагончика послышались чьи-то голоса, и я невольно обратилась в слух.

— Может, и правда вывезем ее, когда в город поедем?

— На хер она нужна? Неприятностей потом не оберемся. Хочешь натрахаться — трахай. Оставь ее себе хоть на неделю, Густ, за первое место в списке на корм, — и заржал.

— Последняя партия прибыла к зоне 127 вчера. Все прошло без инцидентов. Нас не станут проверять. Можно взять девчонку в город с собой. Никто не узнает.

Я схватилась за горло, чтобы не закричать, вцепилась так, что вспорола ногтями кожу.

— Нам следующую партию надо отправить завтра, и мы свободны. Твари голодны, налегают на ворота. Я получил приказ вывозить по двадцать человек. Но у нас кончается снотворное.

— Повезем без снотворного.

— Это жестоко, бл**ь.

— Какой ты гуманный у нас. А пачками людей метам скармливать не жестоко?

— Они ничего не чувствуют.

— Это облегчает твою совесть? Ты убийца, Густ. И я убийца. Спят они или нет в момент смерти, этого факта не изменит. А приказ есть приказ. Завтра отсчитаешь двадцать человек и эту сучку вместе с ними, чтоб не западал на корм.

— Ублюдок ты, Морф. Можно было помочь девчонке. Юная совсем, и дите у нее малое.

— Иди лучше потрахайся. Я что-то притомился. Отдаю тебе ее в личное пользование до утра.

— Ладно. Хрен с тобой. Пойду и правда хорошенько ее отымею, может, осточертеет до утра.

— Вот-вот со спермой выйдет все твое благородство. О себе думай. Военное положение — расстреляют и глазом не моргнут.

Я бежала к пункту, задыхаясь и спотыкаясь, чувствуя, как от ужаса шевелятся волосы на затылке и как трясет, словно в лихорадке. Потому что поняла все. Нет никакого вывоза беженцев в город. Людей отправляют к стене и скармливают метам. Вот какое решение приняло правительство.

До самого рассвета я просидела с Даной на руках, раскачиваясь из стороны в сторону. Целовала ее маленькие пальчики, ее глаза и ресницы, запоминала мою девочку, каждую черту лица, каждую родинку… А потом завернула в чистую пеленку и пошла к Лире с Филом. Молча отдала малышку и вместе с ней свою душу и сердце. Я оставила его там, завернутым в сиреневую пеленку с инициалами маленькой Рады, в руках чужой женщины, которая могла подарить моей девочке то, что никогда не смогу теперь я — спокойную, сытую жизнь. Фил клялся мне, что они сделают для нее все, что она получит лучшее образование, что ее ожидает блестящее будущее и их безграничная любовь. Но я их не слышала. Я оглохла и ослепла от горя. Я отдала им свое счастье. Нет меня больше. Я умираю. Разве он этого не видит?… И каждое его слово о том, как моей дочери будет хорошо с ними, вколачивает по ржавому гвоздю в мой гроб. Я истекаю кровью, а они этого не понимают или не хотят понимать. Деньги мне тычут. Я из его рук банкноты выбила и хриплым, чужим голосом попросила спирта и, когда он протянул мне целую флягу, я забрала ее и ушла.

До ночи просидела в развалинах больницы, глотая из горла обжигающее дикое пойло. Я орала там и ломала ногти о кирпичи, ползала на четвереньках и грызла землю, посылая проклятия тому самому Богу, и тут же вымаливала у него прощения за мои грехи для нашей с Маданом девочки. Вот оно наказание… Я испила его сполна. За все, что мы с ним совершили. Вот она расплата… самая страшная и лютая. Но ведь могло быть и страшнее — я могла потерять мою малышку. Пусть так, но я сохранила ей жизнь. Ведь когда-нибудь я смогу ее найти. Если выживу, обязательно найду и заберу обратно. А пока у меня нет другого выбора. Когда прилетел вертолет, я снова орала, срывая горло, звала ее сначала криком, потом срываясь на шепот, пока не застыла с остекленевшим взглядом, прислушиваясь, как затихает вдалеке шум лопастей.

Ночью я снова пришла на КПП к Густу. А утром их обоих вместе с Морфом нашли с перерезанным горлом и отрубленными членами. Найса умерла в полуразрушенной больнице. Родилась Марана. Она еще не умела всего того, чему научится несколько лет спустя… но она уже была не человеком.

Я сбежала с грузовика неподалеку от стены, перерезав глотку конвоиру, который склонился ко мне, чтобы облапать, думая, что я сплю, как и остальные. Я сбежала одна. Я никому и ничего не сказала. Мне стало наплевать на них всех. Я лишь хотела выжить, чтобы найти свою дочь. И я выживала, как могла. Несколько дней шла по мертвым городам, сожженным дотла. Призрак бывшей меня с окровавленными руками и мертвыми глазами. Именно такая я явилась к Джену…

ГЛАВА 9. Марана

Смотрю на него сквозь стекло слез, они не текут по щекам они застыли в глазах, и я вижу его лицо так мутно, так неясно. Но мне не нужно видеть, чтобы знать, как между бровей пролегла складка и сильно стиснуты его челюсти. Я его лицо нарисую, даже если ослепну, даже если без рук останусь и без ног, онемею — я даже зубами смогу нарисовать каждую черточку… По памяти.

Чувствую, как сжимает мои скулы ладонями, и, пока говорила, в глаза смотрел, кажется, не моргал даже… а я боялась — поймет, что не все сказала. Почувствует. Он всегда умел меня чувствовать. Это и пугало, и сводило с ума одновременно. Пугало, потому что скрыть ничего не выходило. Казалось, он знает еще до того, как я подумала. Только не сегодня и не про это. Не могу и не хочу. Я не готова к этой правде.

Про дочь нашу не могла говорить ни с кем. Даже с ним. Хотелось. До боли хотелось сбросить на него этот груз, раздавить его этой плитой железобетонной, которая меня прибивала к земле все эти годы и не могла. Никто не должен знать. Это только моя боль. Мой стыд. Моя нескончаемая пытка. Отдала. Не могу ему сказать… И, наверное, никогда не смогу. Да и не нужно это. Не во всем следует исповедоваться даже тому, кого любишь до безумия… а, может, даже им в последнюю очередь. Он меня возненавидит. Не простит. И себе не простит. Я и сама иногда думаю о том, как могла вывезти ее оттуда, как могла найти выход, чтобы не отдавать. Сколько таких способов я перебрала за все эти годы — не счесть. Но только толку никакого в этом не было. Уже отдала. Что это было в тот момент? Я до сих пор не знаю. Или это Марана увидела, как можно было выжить, и не могла простить за это Найсу.

Я пыталась найти мою девочку. Потом. Уже когда и доступ везде получила и возможности имела ограниченные, да и умела взломать любую систему, но не нашла. Как сквозь землю провалились. Ни по картотекам, ни в архивах, ни среди списков погибших, ни среди зараженных.

А потом думала о том, что мне могли показать фальшивые документы и назваться фальшивыми именами. Никакие они не Торны. Я могу искать до бесконечности. Если бы у меня хотя бы что-то от нее осталось. Хотя бы прядь волос. Я бы по ДНК. Но… но я тогда об этом не подумала. А должна была. Черт меня раздери. Должна была подумать. Вот что меня грызло и сводило с ума все это время. И я не хотела, чтоб и он сходил с ума вместе со мной. А, может, я боялась, что Мадан не простит мне этого никогда… особенно после всего, что он сделал ради меня.

Мадан и так раздавлен, размазан настолько, что я, по сравнению с ним, еще живая и двигаться могу. И я не дам надежду, я лишь усилю это нескончаемое чувство вины, которое он носит в себе и которое сжирает его и обгладывает до костей все эти годы. Я говорила, а он дрожал всем телом, трясся с такой силой, что и меня колотило вместе с ним, я видела, как по бледному лицу катится градом пот. Особенно, когда рассказывала, как меня обманули солдаты. Нет… не все. Я не сказала, как они трахали меня несколько часов кряду. Я лишь сказала, как узнала, куда они собрались нас вывезти. Он закрыл мне рот ладонью, задыхаясь, сгибаясь пополам и опускаясь на бетонный пол и закрывая лицо руками.