Книга В широком прокате - Katrin Sanna

– Я сама ничего не понимаю, – парировала я, расчёсывая влажные волосы. – Лола и Дэвид поругались, Лола закрылась у себя и с какой-то радости хочет видеть меня и Уилсон.

– А ты здесь причём? И вообще, почему вам с Сандрой нужно было закрываться от нас? Это что, такая страшная тайна? Ты что-то не договариваешь, – подруга прищурилась.

– Не будь параноиком, – я похлопала её по плечу и направилась к выходу из номера. Блондинка, естественно, увязалась за мной.

Комната Андерсон располагалась где-то в самом конце жилого уровня, в противоположной от лестницы стороне. Там уже собралась гудящая толпа, и неудивительно. У самой двери номера сценаристки стоял Штильман и изрекал проклятия в едва заметную щель между косяком и дверью. Лола, не пускающая режиссёра к себе, отвечала изнутри не менее агрессивно.

– Лиз, детка, – едва завидев меня, пророкотал Дэвид. Его горячность как рукой сняло. – Не ходи к ней. Она совершенно не в себе.

– Дэвид, ты драматизируешь и, как обычно, принимаешь всё близко к сердцу, – я ласково погладила его по груди. – Не стоит так кипятиться.

– Я клянусь тебе, она совершенно неуправляема, – пожаловался мужчина, схватившись за мою руку, как за соломинку. – Она меня не слушает, а только и делает, что пытается уязвить, ужалить, ударить побольнее, втоптать в грязь.

– Ты и без моей помощи туда втоптан, – не упустила случая ответить из комнаты Лола.

– Вот видишь, – он так и не выпускал моей руки.

Внутри номера раздался скрежет, как будто кто-то стал двигать мебель, затем дверь раскрылась немного шире, и из образовавшегося прохода выглянула голова с торчащими в разные стороны волосами соломенного цвета.

– Наконец-то вы пришли, – обратилась ко мне Лола, улыбнувшись как своей старой знакомой. Улыбка у неё была как у Джулии Робертс, такая же открытая и заразительная. Следующую фразу женщина адресовала Сандре, которая, скрестив руки и мрачно глядя на меня, стояла позади Дэвида: – Проследите за тем, чтобы всякие прощелыги, – она презрительным взглядом смерила Штильмана, намеренно не смотревшего в её сторону, – не мешали нам работать.

Сценаристка отступила вглубь номера, и я прощемилась внутрь. Она затворила дверь и, изо всех сил упираясь ногами в пол, плотно придвинула к ней тяжеленный комод так, чтобы никто не смог войти.

Эмили Уилсон уже была здесь. Скромно примостившись на краешке постели, она растерянно кивнула мне, когда я глянула на неё.

Многие таблоиды называли Эмили моей «британской конкуренткой». Но в реальности мы не конкурировали друг с другом: мир кино слишком огромен, и двум целеустремлённым актрисам хватало в нём места. Крепкой дружбы между нами не существовало, но при этом мы были в тёплых отношениях. Случались ситуации, когда желанная роль доставалась ей, а не мне; впрочем, пару раз режиссёры отдавали предпочтение мне вместо неё. Но мы обе считали это недостаточной причиной для вражды и, встречаясь, веселились над заголовками статей, «раскрывающих всю правду о войне двух талантливейших актрис нашего поколения».

Однако в Эмили было кое-что, чему втайне я завидовала белой завистью: она была красива. Не просто милой, очаровательной или неотразимой. Чертовски красивой. И если меня на шкале красоты можно было расположить где-то в области «недурна собой», то Уилсон находилась на отметке «совершенство». Говоря это, я не имею в виду только лишь внешность. Внутри яркой обёртки обитала соответствующая ей конфетка. Британка обладала незаурядным умом и большим сердцем, что делало её ещё более привлекательной в глазах общественности.

Но, как это часто бывает с людьми, наделёнными внешней и внутренней прелестью, её личная жизнь была далека от идеала. У Эмили, почти ровесницы Джен, не ладились сердечные дела, и в чём там была причина, я понятия не имела. Вероятно, рано или поздно она начинала воображать, что каждый её ухажёр – это всего-навсего коварный собственник, и каждому из них важна не она сама, но ощущение превосходство перед теми, кто не сумел её завоевать. А может, Уилсон просто имела неуживчивый характер. В любом случае, мы не говорили с ней на эту тему, поэтому мои домыслы оставались только домыслами.

Невысокого роста, хрупкая, как балерина, с лебединой шеей, фарфоровой кожей и копной густых тёмно-русых волос, она неизбежно притягивала к себе внимание, хоть, возможно, и не всегда этого желала. Глаза миндального цвета с естественным, даже щенячьим вниманием следили за собеседником. Черты её лица были мягкими и сбалансированными, точно сама природа волшебными резцами поработала над каждой линией.

Я заняла место рядом с Эмили и выжидательно взглянула на Лолу. Наконец мне представился случай детально разглядеть её.

Кто-то сказал мне, что женщина была на пару лет старше Штильмана (а Дэвиду в прошлом году исполнилось 36). В целом она выглядела на свой возраст. Единственное, что никак не вязалось с её годами, – это выражение лица, которое было по-детски озорным и лукавым, словно она ежесекундно замышляла шалость. С трудом верилось, что человек с такими живыми глазами может страдать от депрессии и временами желать покончить с собой.

Левое предплечье её по-прежнему было замотано бинтом.

Андерсон ответила мне проницательным взором и, сев прямо на пол напротив нас с Эмили, звонко проговорила:

– Штильман – грязное животное.

Я молчала, ожидая продолжения. Уилсон тоже никак не реагировала на это заявление.

– Я устала от его общества. Поэтому буду писать сценарий одна. Иначе мы никогда не сдвинемся с мёртвой точки. Та милая особа, Сандра, позволила мне избавиться от присутствия этого бумагомарателя.

Странно было слышать слова «милая особа» и «Сандра» в одном предложении. Для меня они были несовместимы.

– Но я никак не могу определиться, о чём писать.

– Вы полагаете, мы в силах помочь вам с темой? – проронила Эмили.

Лола загадочно усмехнулась, так и не ответив на вопрос.

– Чего вам не хватает здесь больше всего? – женщина перевела тему. – Я имею в виду, не ваших близких. Мне вот, например, смерть как хочется покурить.

Я вздрогнула, услышав “смерть”, точно уста сценаристки могли это слово непостижимым образом материализовать.

– Мне не хватает свежего воздуха, – глухо призналась Уилсон. – Порой я просыпаюсь ночью и ощущаю себя заживо похороненной, будто кислород вот-вот закончится, и лёгкие больше не смогут совершить ни единого вдоха. Я бы многое отдала, чтобы оказаться сейчас где-нибудь в лесу и хотя бы полчаса дышать его прохладной свежестью.

Как же она была права! Временами и я начинала задыхаться в этом месте, хотя тут и имелась система кондиционирования. Но замкнутость, изолированность, отсутствие широкого пространства душили, угнетали, подавляли, не столько физически, сколько морально. Тюрьма она и есть тюрьма, как её ни обставь и чем ни напичкай.

Я положила руку на плечо британки, выражая тем самым понимание.