Книга Пепел острога - Сергей Самаров

И пол в избе Овсень делал не земляной, как у многих, а деревянный[40]. Много времени потратил, когда старательно тесал доски, пальцами и щекой проверяя гладкость обработки, но пол получился славный, ровный и теплый. Все он здесь своими руками делал и все на ощупь помнил. И верхние полки, как положено в «курной»[41]избе, на стены сажал плотно, без щелей. Сажа от печи по стенам сваливалась, но сваливалась не на пол, а на полки, откуда ее легко было смести в одну посудину. А под эти полки уже вешались полки для кухонной посуды, и посуда, прикрытая сверху «сажной» полкой, всегда оставалась чистой…

* * *

Так бы долго просидел Овсень, погруженный в воспоминания, если бы не отвлек его раздавшийся за спиной тихий, похожий на детский, плач. Сотник резко обернулся и увидел безобидное и доброе существо Извечу, домового из своего дома и большого друга дочерей, которых нелюдь когда-то укачивал в колыбельке на ночь, а потом водил за руку по дому, обучая ходить. Извеча и телом был бы похож на ребенка, если бы не крупная волосатая голова, почти как у взрослого человека. Ну и заросшее бородой лицо не давало усомниться в возрасте.

Извеча стоял между сотником и погорелым домом, скрестив на животе короткие руки. Крупные, каких у людей никогда не бывает, и блестящие, переливчатые, как самоцветы, скатывались слезы из глаз домовушки и по усам сползали в округлую, чуть не в ширину узкой груди бороду.

– Слава богам, хоть ты уцелел… – тихо сказал сотник с надеждой в голосе. – Где мои?..

– Я, дядюшка Овсень, не знаю, – ответил домовой. – Я под печью в подполе прятался. Выйти боялся. Тебя услышал вот, сначала тоже испугался, потом шаги узнал и вышел…

Овсень несколько раз кивнул, положил руку подошедшему ближе Извече на плечо и сказал серьезно:

– Не плачь, дружище, мы с тобой мужчины, мы плакать не должны…

– Ночью, я слышал, много домовушек плакало… Особливо семейные, у которых домовят полно… Куда им теперь с домовятами… Но я не вышел к ним, я боялся…

– Когда все случилось?

– На вторую ночь… Я уже вторую ночь плачу и второй день тоже. Слез, думаю, совсем мало осталось, а все одно плачу не переставая… И сколько плакать-то еще… Сколько плакать… Домовушки, если без дома останутся, плачут, пока не умрут… Ты же знаешь… Тетушка Всеведа тебе говорила, я помню…

– Не плачь, я же тебе сказал, не то осерчаю… Не ты один дом потерял. Я тоже… И с женой, с детьми не знаю что… Я же не плачу…

Извеча вздохнул обреченно.

– У тебя, дядюшка Овсень, уже был и другой дом, и этот ты построил, и еще другой будет, а у меня только этот, и ничего больше. Кто я теперь? Не бывает домового без дома… Домовым без дома только плакать и остается до конца жизни. Еще лет так с тридцать проплачу, потом помру…

Извечу по просьбе Овсеня уже взрослым призвал из духа деревьев, из которых дом строили, волхв Велеса, что приезжал в острог с далекого лесного капища. Извеча явился и всем по душе пришелся. Хотя он всегда, конечно, как всякая нелюдь, чувствовал свое одиночество среди людей. Но, со слов жены, знающей о жизни нелюдей много, и сотник тоже знал, что Извеча сможет жить только в том доме, из деревьев которого он сам сотворен. И потому, сразу найдя решение, сказал твердо и домового своей уверенностью поддерживая:

– Возьми мой нож, найди головню от стены, уголья срежь, а внутри древесина будет. Вырежь чистый кусок и прибереги. Найдем моих родных, построим мы новый дом, и кусок этот в стену заложим. Тогда и ты в новом доме домовиничать будешь с полным правом, потому что там будет кусок твоего первого дома. Я не брошу тебя, слово сотника! А из бревен нового дома волхв призовет тебе домовиху. Будешь семьей жить, чтоб скучно не было, и домовят себе полный подпол заведешь. Я разрешу… Понял меня?

Слезы сразу прошли. Маленькая нелюдь, настроение которой могло меняться стремительно, схватила протянутый ему нож и бросилась к остаткам стен, над которыми местами еще дымок вился. И уже через миг вверх и в стороны полетели уголья. Извеча старательно строгал полусгоревшее бревно.

Счастливы нелюди, что верят людям и могут так вот от одного слова забыть про горе и переключиться на радостную надежду. Если бы еще и люди научились собственному слову верить слепо!.. Тогда жить стало бы куда как легче. Но верить своему слову – это, в то же время, значит верить богам и полагаться на их волю. Всем уметь это нужно, но мало кто умеет. Даже волхвы, и те порой в сомнение впадают, а оттого и сами в свои слова верят не всегда. Всеведа говорила, что это, наверное, и к лучшему, потому что человек, чье каждое слово исполняется, может пожелать целым миром править. А править миром с человеческим умом невозможно. Даже знаний человеку не хватит, чтобы все одним взглядом охватить и все последствия своих слов осознать. И лучше даже, что люди верят не до конца. А как бы хотелось сейчас верить в свое слово и сказать это слово…

Овсень вздохнул…

* * *

Со стороны послышались тяжелые звуки лосиной поступи. И великан Улич, ждущий там, где оставил его Овсень, тоже начал переступать широченными копытами, под которыми звучно хрустели уже остывшие угли. Овсень встал. К нему направлялся, ведя на поводу своего Верена, стиснувший зубы и возбужденно красный, словно только что из баньки вышел[42], десятник стрельцов Велемир. Овсень хорошо знал, что люди, которые краснеют от возбуждения, хороши в бою. Те, что бледнеют от гнева, обычно трусоваты, и в сотню к себе таких он старался не брать. Велемир всегда легко в краску бросался. И в бою всегда был хорош, хотя не всегда умел собой владеть. Но это, как думал Овсень, от молодости, и с годами может исправиться. А если не исправится, то уже дело сотника поручать парню только такие дела, где он сорваться не сможет. Главное, чтобы не сорвался раньше времени и жизнь не потерял, как часто случается с молодыми…