Книга Странная птица. Мертвые астронавты - Джефф Вандермеер

– Я могу просто выложить ее снаружи – дальше она сама как-нибудь справится. Или распороть на материю. Не суть важно, в общем-то. Поступай как знаешь.

Мелкая дрожь, легкая судорога покоробила Вика. Невысказанная эмоция, сочувствие – он не смотрел на Рахиль, но и в ее взгляде, обращенном к нему, читалось участие женщины, знающей его так хорошо, что слова уже вроде как и не нужны.

– Морокунья носила эту бедную тварь как одежду, веришь ли? – спросил Вик. – Она ее в каком-то смысле создала. – Он смотрел с благоговением и отвращением на лице. – Я узнаю эти швы, эти метки. Только Морокунья могла сделать нечто подобное.

– А чем оно было раньше?

– Многокомпонентным гибридом. Но по внешней форме рискну предположить, что это была птица. Большая птица с переливчатыми крыльями. Большая-пребольшая – иначе бы на такой длинный плащ не хватило.

– Ты сказал «по внешней форме»… получается?..

– В ней слишком много от человека. Очень сложный гибрид, говорю же. Улучшенная нервная система – если покопаться, можно даже увидеть, где и как именно улучшенная. И не только в голове нейроны – в перьях тоже. Прозреваю геном головоногих. Вот почему она все еще способна думать – ее мозги равномерно распределены по всему телу. Не знаю, понимала ли это Морокунья.

– Так это… человек?

Вик кивнул, снова взявшись за Странную Птицу. Мягкие, спокойные руки – и там, где они касались ее, информация шла к Вику через кончики пальцев.

– Иногда создатель оставляет оттиск. Вот его я и ищу.

– Как думаешь, для чего она была сделана? До того, как попала к Морокунье?

Вик пожал плечами.

– Остается лишь гадать. Назначений могло быть много. Прежде чем очутиться в руках у Морокуньи, эта птица была своего рода системой рассева генетического материала. Должна была засевать территории микроорганизмами в ходе своих полетов.

– А сейчас?

– Морокунья все это выбросила. И крылья ей отрезала. Удалила даже кости. – Наконец Вик убрал руки от Странной Птицы. – Но оттиск значительно более информативный. Кто-то до Морокуньи модифицировал этот организм. Прописал побольше человеческих функций – например способность принимать взвешенные решения. Весьма специфические. Обычно они равномерно подгружаются из разных источников, а здесь источник – один. И передавал он в том числе и личностные черты.

– Ничего не понимаю. Разве это важно?

– Важно? Ну, не ведаю. По крайней мере это интересно. Кто бы это ни сделал, это ему должно было сократить жизнь порядочно. Сильно ослабить – как минимум. Кажется, этому человеку было гораздо важнее продолжить существовать в этой новой форме.

Оба замолчали. Странная Птица разделяла усталость, отпечатавшуюся на их лицах. Безграничную усталость от кровопролитий и бессмысленных действий от лица порядка. От лица городского возрождения.

Она знала, что оставить ее у себя стоило этим двоим усилий.

* * *

Внутри Странной Птицы копошились черви, сшивая поврежденные ткани, и чем целее она становилась, тем больше спрятанный в ней ослабший передатчик походил на утраченный чудо-компас. Маленькие лисички отступали – они больше не нуждались в ней, да и она сама – в них. Она снова видела их в положенной им среде – на далеких дюнах. Лисы обменивались улыбками в лучах заката, улыбками, полными любви друг к другу и к павшему предводителю – тому самому, чью голову Морокунья приколотила к стене обсерватории. Поток входящей информации обескуражил ее, остров исчез – и Птице стало жалко терять его, пусть и жалость была мимолетна. Черви восстанавливали ее, пробуждали к жизни, возвращая то, что действия Морокуньи забрали. То, что было безвольным, становилось стойким, и Птица почувствовала вновь желание летать – пусть и неисполнимое.

– Ты сильная, – сказала Санджи у нее в голове. – И у тебя есть компас. Ты покинешь этих двоих. Ты выживешь. – И впервые Странная Птица поверила. Даже не потому, что так сказала Санджи.

Вик продолжал рассказывать, но Странная Птица не особо прислушивалась. Что-то ей было понятно, что-то – нет. Что-то хотелось узнать, что-то – не хотелось вовсе.

– Есть еще кое-что, – говорил Вик. – Своего рода генетический императив. Он зашит глубоко и привязан к конкретному месту. На протяжении большей части своей жизни птица эта испытывала непреодолимое желание добраться туда, особенно после всех модификаций в человеческую сторону. Она содержит в себе послание, но я не смогу его прочесть – очень уж надежно зашифровано.

– Значит, мы должны отпустить ее? – предложила Рахиль с настоятельной интонацией.

– Да. После всего, что… если сможем. Ее нельзя вылечить обычным способом. Какие-то ее части безвозвратно утрачены, и что-то я восстановить не смогу. Я даже не понимаю, для чего это все было нужно. Но я могу сохранить то, для чего она была создана. Удалю жесткие формообразующие факторы. Координаты останутся, но то, что я вылеплю из этого… этого бардака… сможет выбрать для себя, что делать и куда идти. Уж такой-то возможности у нее давненько не было.

* * *

В итоге получилось целых четыре Птицы. Ровно столько вытащил Вик из резервуара. Остатки того, что некогда было живым плащом, безучастно опускались на дно, где их съедал сонм маленьких рыбок – илистых прыгунов и еще каких-то, безымянных, до ужаса скрытных. Фрагменты плаща закручивались в мутной воде в видимом подобии жизни, будто вздымаясь и опускаясь по собственной воле, но на самом деле то была воля рыб, пировавших останками, – их быстрые колючие поцелуи отрывали от непригодной материи кусочек за кусочком, и ее становилось все меньше и меньше. Мертвым клеткам было все равно, движутся ли они, идут ли из уст в уста, отдают ли им напоследок почести.

Двух Странных Птиц вынесла на балкон Рахиль, еще двух – сам Вик. Маленькие, как вьюрки, вышли эти птички. Серенькие, быстрые и умные. Идентичные – но каждая полагала, что является одной-единственной и хранила всю память остальных. Посмотрев друг на друга, птички зачирикали, обмениваясь сведениями и координатами, общаясь на секретном языке всего сущего. Их мысли протекали по практически не изменившимся былым руслам – столь быстрые, столь пронзительные.

Обретенная вновь телесная легкость казалась чудом, праздником и таинством. Весь их лишний вес теперь опускался вместе с клочьями плаща на дно резервуара с рыбками.

Вик и Рахиль подбросили Странных Птиц в воздух – торжественно, со смехом, точно благословляя. Ладони разомкнулись, отпуская их в воздух над загрязненной рекой. И Птицы взмыли, выше и выше – взлетели к самому небу, все вместе, бесконечно счастливые.

Помедлив, они развернулись и посмотрели на мужчину и женщину на балконе, и лишь потом устремились за реку и произраставшие на ее берегах рощи, навстречу югу.

Они больше не были Единой Странной Птицей, но Странной Птицей останутся вовек.

Куда стремиться?

Возможность лететь, выбирая вольготно направление, повергали в дикий восторг. Из четырех Птиц три направились туда, куда звал их чудо-компас – на юго-восток. И возносили эти Птицы песнь, что некогда была заложена в них. Четвертая же захотела не иметь ничего общего ни с компасом, ни с городом, и, предпочтя стезю одиночки, улетела на север. Сестры не винили ее в том. Они продолжали петь ей, пока та не стала лишь точкой на горизонте.