Книга Рутина - Евгений Алехин

Еще был врач в хорошей дурке Кащенко, сразу завоевавший мое расположение, потому что внешне походил на рэпера Басту, но и он дал неверные указания. Выпивать алкоголь можно и нужно, сказал он, чтобы успокаивать работу мысли, но в ограниченных количествах, а вот курить гашиш категорически запрещено, потому что это раскрепощает воображение. Сам я считаю наоборот: выпивать нельзя, даже в небольших количествах – нельзя! Нельзя использовать алкоголь как расслабляющее, как средство снять напряжение мозга, для этого больше подходит спорт, чтение, музыка, прогулки, физический труд – что угодно, но не алкоголь.

Смысл алкоголя для меня в следующем: открыть портал в мир хаоса, путаницы и страданий. Пить есть смысл только запоем или до пищевого отравления. Траву же, напротив, я прописал себе в редких случаях, чтобы давать волю воображению, чтобы напоминать: объективной реальности нет, чтобы видеть одновременно разные ее ответвления, правильно понимать время, быстро отправляться в воспоминания, чувствовать связь с миром природы и испытывать животный страх перед физической смертью. Трава идеально подходит, чтобы натренировать себя. Даже если диагноз «шизофрения» правильный, это не повод отключать зоны мозга препаратами и лишать себя уникального видения мира. Нужно просто научиться работать с телом, приучить его спать. Нужно приучить мозг выбирать одну из реальностей как основную.

Дни мои проходят так: просыпаюсь примерно в шесть и пишу тысячу слов «Рутины», используя Google Документы. Потом еду за овощами для салата, и как раз встает моя жена Даша. Я съедаю салат, потом мы на двоих съедаем кокос по дороге на пляж. Там делаем зарядку, купаемся, она топчется по моей спине – это целебно действует на позвоночник. Весь оставшийся день посвящен мелким делам, обсуждению в чатике работы над альбомом группы «макулатура», который сейчас доделываем с командой, безделью, мечтаниям, бытовым спорам. И правкам книги или дописыванию нормы, если не успел с утра.

Даша не может водить скутер, поэтому, можно сказать, мы – как два узника, прикованные друг к другу. Ей приходится быть свидетелем моих творческих терзаний. То я говорю, что это потрясная книга и что, наконец, я свалю с себя этот груз – мою неотрефлексированную молодость. То, напротив, говорю, что нам надо придумать, как стать нормальными людьми, устроиться на нормальную работу, и что невозможно больше водить людей за нос и прикидываться писателем и реп-исполнителем. Мое творчество слишком поверхностное и глупое.

Даша говорит:

– Ладно, бросай. Не пиши книгу. Деньги найдутся. Играй в кино или иди в офис.

Проблема не в деньгах и не в том, чтобы продать или не продать книгу. Она в том, что писать – единственный для меня способ не впадать в тоску, но когда пишешь, разочаровываешься ограниченностью своих приемов и таланта. Сколько бы другой работы у меня ни было: редакторской, актерской, издательской, – писать книги кажется необходимым. От этого не убежать, даже если книги кажутся недостаточно хорошими. Писать, издавать, открывать их, любить их и стыдиться. Это ведь единственное, что я делаю один, где есть только моя голова (бесполезный ящик) и мой опыт (бесконечный поток однотипной, но всегда немного разной информации). И пока я играю с этими кубиками, переставляю их, пытаюсь придать очертания ненапрасности проживаемой жизни, я и живу. Но мне не хватает красок.

– Ты же сказал, – говорит Даша, – главное, чтобы я заставляла тебя писать. Каким бы результат ни был. Забыл?

От этих слов деваться некуда.

У нас тут есть друзья, Маша и Игорь, мы живем в одном доме, только они на первом этаже, а мы на втором. Вечером мы курим с ними косяк, после чего я предаюсь воспоминаниям, пытаясь приблизить эпизоды прошлого, снова стать собой десяти – двенадцатилетней давности. Это погружение активирует меня на пару часов внутренней работы, а потом глубоко вырубает, и я сплю как труп, пока Даша продолжает читать «Воскресение» Толстого и заниматься своими делами. Сегодня пошел дождь, впервые, как мы здесь, и, видимо, последний в этом сезоне. Дождь – это хороший знак, что надо сделать лирическое отступление и рассказать, наконец, про Вову.

Я уже много лет хочу про него рассказать, с того самого эсэмэс, которое я получил от Сигиты. Измена меня не так обидела, как озадачила: «Зачем ты это сделал, друг?» Помню, как я ехал в маршрутке от Наташи, все пытаясь примириться с этим новым знанием: Вова меня предал, и, хотя я продолжаю его любить, я не могу считать его своим другом. Потому что твой друг может сделать правильный выбор, нажать стрелки «влево-вправо», а не будет идти напролом за своим половым членом.

Это был рок, мое предчувствие сбылось: этот дурной сон про Сигиту и Пьяницу, Наташа, которую я зачем-то использовал, и эта эсэмэс пришла как раз в тот момент, когда надо было отказаться от секса с ней. А если вселенная устроена таким образом, что откажись я, то текст сообщения бы изменился? Эта навязчивая идея долго жила во мне. Я постоянно прокручивал в голове правильный сценарий: Наташа ложится на постель, и я говорю «нет, все-таки давай обойдемся без этого, зачем тебе, я завтра улетаю в Москву, а ты мне нужна, лишь чтобы я убедился, что привязан к другой бабе». И вот я открываю эсэмэс, а там совсем другой текст: «Tvoj drug Vova napilsja i trahnul Pjanitsu».

Тогда и возникло тревожащее меня словосочетание «Прекрасное уходящее» (потаенное название книги, которую вы сейчас держите в руках). Так изначально должен был называться большой рассказ про Вову.

Я разглядывал нашу странную дружбу и не мог писать про Вову. Про то, как он чуть не проломил мне череп в 2003-м. Про то, как он один раз обиделся на меня, а избил Тимофея. Про то, как он вытаскивал меня из передряг. Про то, как они ненавидели друг друга с моей первой девушкой Элеонорой (она даже хотела его убить), хотя Вова приютил нас, когда отец не позволил мне оставить ее ночевать у меня дома. Про то, как он был влюблен в одну нашу знакомую и как не решился сделать ей предложение, и она родила от другого. Приходилось откладывать и откладывать.

Теперь все это скопилось, и я рассказываю про всех друзей сразу, в том числе и про Вову – моего конопатого жилистого друга, в чем-то глупого, в чем-то хитрого, отзывчивого, но заносчивого. На него я смотрю сквозь замутненную другими событиями жизнь. Очень долго всматриваюсь, фокусируюсь на других вещах и как только нащупываю главное в наших с Вовой отношениях, остальное пропадает, и вот он – мой первый в жизни близкий друг.

Мне было девять лет, когда я попал в школу поселка Металлплощадка Кемеровского района. И мое первое воспоминание, посвященное Вове, – как тот дерется с нашим одноклассником Кучей. Это была игровая комната в здании начальной школы. Мы были огорожены от мира старшеклассников, почти все занятия проходили в одном просторном классе, а перемены – в этой самой игровой. Кажется, что их драка состоялась после уроков. Вова и Куча борются, и я – единственный зритель. Здоровый Куча в какой-то момент забарывает маленького Вову, залезает на него и делает трахательное победное движение со словами:

– О, да. Ну ты и кайфуйчик!

Это выглядит очень непристойно, и мне становится стыдно. Я уже вовсю трахал подушку, испытывал холостой оргазм без выделений, лазая по канату, мне снились все знакомые девчонки и родственницы голыми, но вот так показывать «это самое» на людях, еще и об другого человека – мальчика! – кажется мне животной дикостью. Тема секса тогда еще вызывала у нас смущение, а тем более страшно было проявить себя как «гомосек». Я вижу лицо Вовы, оно красное от ярости. Этот голубоглазый малыш орет, скидывает с себя тушу и начинает беспощадно бить Кучу ногами и кулаками, так что тот забивается под лавочку: