Книга Пиранья. Звезда на волнах - Александр Бушков

И остался сидеть в прежней позе – не честь же отдавать,прикладывая руку к пустой голове?

Сидевшие проворно подвинулись, освобождая пожилому место натолстом поваленном стволе, отшлифованном ветром и временем. Тот величавоуселся, не глядя, взял из чьих-то пальцев почтительно протянутую сигарету ипринялся разглядывать Мазура – опять-таки без враждебности инедоброжелательства, скорее уж с видом рачительного хозяина, прикидывающего,какое применение можно будет найти неожиданной находке и выйдет ли от неепольза. «Ну, ничего, – подумал Мазур. – Главное, не сожрут. И невидать поблизости ни пиратов, ни шпионов. Выкарабкаемся...»

– Как тебя зовут, белый? – спросил пожилойпо-английски.

Собственно говоря, звучало это совершенно иначе. «Какое имятебе принадлежать, белый-парень-человек?» Примерно так. Это и был знаменитыйпиджин-инглиш, примитивный вариант английского, очень распространенный вздешних местах, где процветали десятки, если не сотни разнообразнейших языков инаречий, и на пиджине, Мазур помнил, даже издавалось несколько газет в разныхстранах.

Подумав, он ответил, стараясь изъясняться попроще:

– Меня смыло с корабля. Меня зовут... Джим Хокинс.

Вряд ли хоть кто-то из присутствовавших здесь туземцев читалбессмертный роман Стивенсона или вообще умел читать. Китаец разве что, хотя ктоего знает... Китаец – это легонькая заноза. Тот самый мазок, что портиткартину. Их здесь тысячи, на тысячах островов, таких вот китайцев, хуацяо, каких еще называют, торговец, ростовщик, коммивояжер и бог знает кто еще в одномлице – и любой из них, памятуя инструктаж, может работать на пекинскуюразведку, а если не на пекинскую, то на тайваньскую непременно... Ладно, авось обойдется,в чем можно заподозрить морячка, случайно смытого волной с проходящего судна?

– Ты плыл на корабле, Джимхокинс? – невозмутимоосведомился пожилой.

– Ну да, – сказал Мазур. – Когда началсяшторм, меня смыло за борт. Еле выплыл.

– Ты хорошо плыл, – одобрительно кивнулпожилой. – Даже сам на берег почти выполз. Я смотрю, ты сильный парень...

Мазур чуточку обеспокоился – нет, вроде бы ни один изинструкторов не упоминал о привычке местных обращать в рабство таких вотслучайных путников.

– Меня зовут Абдаллах, – сообщил пожилой.

– Ты здесь вождь? – поинтересовался Мазур.

– Вожди бывают только у дикарей, –с достоинством ответил старина Абдаллах. Если он и был обижен, то непоказал этого. – У нас культурная страна. Цивилизованная. Я – старостаострова. Всего острова, – значительно добавил он, подняв палец. –Какая твоя вера?

Помедлив, Мазур признался:

– Да знаешь ли, никакой.

– Это плохо – совсем без веры, – сказал Абдаллах снепроницаемым видом. – Мы – мусульмане. Ты уважаешь мусульманскую веру?

– Уважаю, – сказал Мазур, решив, что с него неубудет. – Пророк Мохаммед, да святится имя его, был почтенным человеком.

На пиджине это, конечно, звучало не столь красиво и гладко.Скорее уж так: «Этот парень-человек, имя которому быть Мохаммед, имя ему принадлежать-бытьсвятое, был очень крепко уважаемый...»

Однако господину старосте вполне этого хватило. Он расплылсяв дружелюбной улыбке, спросил:

– Может быть, ты знаешь, и как молиться?

– Нет, к сожалению, – быстро ответил Мазур.

«Уж с т о л ь к о-т о я о вас, мусульманах, знаю, –подумал он трезво. – Брякнешь «Ля илля иль Алла, Мохаммед расуль Алла» – иты уже мусульманин, поскольку при свидетелях прозвучало. А где мусульманство,там и обрезание... Не дождетесь!»

– Хорошо, Джимхокинс, – кивнул староста. – Тывроде бы неплохой человек. Значит, моряк?

– Ага, – сказал Мазур.

– Пойдем ко мне в дом, – неожиданно предложилстароста, вставая. – Поговорим, как приличные люди.

– А это ничего, что я... – сказал Мазур, обеимируками указав на свою откровенную наготу.

Староста что-то громко приказал – и ближайший туземец,шустро сдернув с плеч саронг, протянул его Мазуру. Встав и немного подумав,Мазур обернул синюю ткань вокруг бедер на манер юбки – и по здешним меркам былотныне одет вполне прилично. Абдаллах с непререкаемым видом произнес несколькофраз и двинулся вперед. Все остальные остались на месте, хотя по лицам быловидно, как им хочется и дальше общаться с заезжим странником.

Они бок о бок шагали по деревне. Любопытно таращились голыедетишки, побрехивали тощие собаки.

По шаткой бамбуковой лестнице поднялись в хижину на сваях –столь же хлипкую на взгляд привыкшего к рубленым избам русского человека, ноотличавшуюся от остальных известной добротностью. Пожалуй, именно так и должновыглядеть жилище здешнего первого секретаря – крыша без единой прорехи, крепкосколоченный бамбуковый пол, вместо циновок – яркие хлопчатобумажные коврики,начищенная керосиновая лампа в углу, старенький японский транзистор,алюминиевая посуда на низком ящике в углу.

«Ох ты! – восхищенно подумал Мазур, откровенноразглядывая возившуюся у ностальгического примуса девушку. – Есть женщиныв здешних селеньях...»

Она была чертовски симпатичная и ничуть не напоминалаженщину первобытного племени – в синем саронге и белой блузке с квадратным вырезом,позволявшим не так уж мало разглядеть, с пышными, ухоженными черными волосами,спускавшимися ниже пояса. Зубки, улыбка, ресницы...

Спохватившись – вдруг он ненароком оскорбил какие-то местныеобычаи? – Мазур поспешил отвернуться. Однако девушка, вовсе не походившаяна гаремную затворницу, сама разглядывала его без малейшего стеснения.

– Дочка, – сказал староста, устраиваясь на грудеподушек. – Жена у меня давно умерла, ребенок почти и не воспитывался...

«Да уж, – подумал Мазур, неловко ворочаясь в кучеподушек. – Взгляд у этого взрослого ребеночка довольно откровенный,никакой тебе патриархальной робости перед белым...»

– Лейла, это белый Джимхокинс, – сказалстароста. – Его смыло с корабля, и он будет у нас гостить. Что ты про негодумаешь?

– Он сильный. И симпатичный, – без всякогосмущения сообщила черноокая Лейла, из-за спины папеньки послав Мазуру взгляд,который смело можно было назвать кокетливым хоть на пиджине, хоть наоксфордском английском.

– Лейла, а ведь Джимхокинс смотрит на тебя, как насгущенку, – как ни в чем не бывало сообщил Абдаллах, почесывая брюхо подсаронгом и прямо-таки источая шутливое добродушие.

– Вы меня смущаете, отец, – проворно отозваласьЛейла, наградив Мазура еще более откровенным взглядом. – Быть такого неможет. Он белый человек, а я – глупая дикарка...

– Ты у меня красивая, – сказал Абдаллах, жмурясь сзаконной отцовской гордостью. – Правда, Джимхокинс?