Книга Смерть в осколках вазы мэбен - Виктория Платова

— Я чем-то вас обидел? — тихо спросил Иванов,слегка наклоняясь ко мне.

— Нет, что вы. Извините, я, кажется, слишком увлеклась.

— Оказывается, вы очень впечатлительны, Леда, —все так же тихо проговорил он. — Можно спросить, что вы увидели?

— Горы, — призналась я, — небольшие холмы,покрытые лесом, хижину, из которой сейчас выйдет мудрец. Выйдет, чтобы смотретьна закат и размышлять о вечности.

— Потрясающе. — Иванов улыбнулся. — Выудивительный человек, Леда. Просто мистика какая-то. Хотите знать, как на самомделе называется эта картина? «Приют мастера Пак Ван Соя в горах Кымгынсан влучах заходящего солнца».

— Неужели? — Я не могла поверить и смотрела наавангардиста почти с испугом. — Неужели я так смогла угадать?

— Говорю же вам — просто мистика! Нагнитесь сюда,видите надпись мелкими буквами?

Я с трудом разобрала витиеватую надпись. Художник оказалсяправ. Значит, «Приют мастера…». А как, собственно, еще могло бы называтьсяподобное полотно?

— Удивительно, — Иванов радостно потиралруки. — Для большинства людей искусство дальневосточных мастеров — тайназа семью печатями, мало кто может на самом деле его почувствовать, даже такое,несколько адаптированное для нашей почвы. Три века, что мы упорно тянулись кзападной культуре, не прошли для нас даром, все западное воспринимается гораздолегче. А Восток… Восток, он у нас в крови. Мы в большинстве своем потомкикочевников-азиатов. Но Дальний Восток, повторяю вам, он открывается для очень иочень немногих.

— Считаете, что для меня он открылся? — Я былаудивлена его страстной тирадой.

— Начал приоткрываться. Вам не чужда красота Востока,вы не отталкиваете ее сразу, хотя она и не стыкуется с западным представлениембольшинства о красоте. Вы не смотрите, подобно многим, на это, как на что-тоэкзотическое, непонятное и поэтому неприемлемое. Хотите продолжить знакомство?

— Конечно, — я кивнула. — Но почему высказали, что для большинства искусство Дальнего Востока неприемлемо?

— Так и есть. — Художник подвел меня к другойкартине. — Смотрите. Что вы на это скажете?

— Это, скорее всего, заросли, — ответила я, —но там кто-то спрятался. Определить невозможно, потому что детали оченьразмыты.

— Верно. — Иванов довольно улыбнулся. —Классический пример мунхва, то есть рисунка, выполненного с применениемразмытой туши. А насчет неясного вы также правы. Володька назвал картину«Охотник, подстерегающий тигра в зарослях бамбука туманным утром».

— А у всех картин такие поэтичные названия?

— Конечно. Почитаете на досуге в своей брошюрке и самив этом убедитесь.

— И все картины нарисованы, как вы сказали… мухва?

— Мунхва, — поправил художник. — Нет,конечно. «Приют мастера…» — это обычный рисунок тушью. Вообще-то различныхтехник живописи насчитывается почти десяток, но различаются три основныхприема. Хва — это простой рисунок тушью, когда все линии видны четко и ясно.Нужно только варьировать толщину линии, и благодаря этому можно изобразитьпредметы ближе или дальше. Корейцы не знают закона перспективы, все предметыизображены на одном уровне, но разной величины. Еще один прием — этомоп-хирхва, когда используется специальная кисть, имеющая волоски разной длиныи толщины. Если мы пройдем немного дальше, то увидим несколько полотен,выполненных с помощью именно этого приема. А также есть мунхва, рисунок,выполняемый как раз при помощи размытой туши.

— Удивительно, — проговорила я. — Но, как японяла, это все выполнено тушью?

— В большинстве своем, — Иванов снова повел рукойпо сторонам. — Видите ли, китайцы, а за ними корейцы признаваликлассический рисунок, выполненный только тушью и только с помощью определеннойтехники. Володькин опыт тем и ценен, что он раскрыл секреты средневековыхкорейских мастеров.

Он способен нарисовать картину в стиле О Моннена так же, какэто делал сам мастер. А чуть позже я покажу вам его пейзажи, технику письмакоторых он изучил по картинам Ким Хон До [7].

— Удивительно, — повторила я. — Как же емуэто удалось?

— Вы знаете, — Иванов уже вел меня к небольшим полотнамна противоположной стене, — это как раз оказалось и не таким уж трудным. Впериод советской власти у нас существовали разные интернациональные клубы,можно было спокойно изучать культуру другой страны через какую-нибудьобщественную организацию. Главное, повторять, что «этим можно достигнутьлучшего взаимопонимания между братскими народами в деле построениясоциализма», — с сарказмом процитировал он.

— И помогало? — я непроизвольно усмехнулась.

— Еще как! — заверил меня авангардист. —Благодаря этому Володьке еще при советской власти удалось несколько разпобывать в Корее, и, представьте, не только в Северной, но и в Южной.

— А там-то он как оказался? — Я с недовериемсмотрела на художника, может, разыгрывает?

— Очень просто, — Иванов безмятежно махнулрукой. — В Южной он как раз обязан был побывать, чтобы сравнить искусствопрогрессивного социалистического северного государства с загнивающим ивырождающимся искусством южного. Понимаете теперь?

— Смутно, — призналась я. — Хотя и самауспела пожить в советское время, а также и в пионерах походить, и вкомсомольцах посостоять. Но те времена давно канули в Лету, кажется, что этодва века назад было, настолько вся сегодняшняя жизнь не похожа на наше прошлое.

— Ладно, неважно. — Иванов посторонился, пропускаяк картинам величественную старуху в высоком шиньоне, и подмигнул мне. —Хотите, покажу свою любимую картину, вернее, несколько любимых?

Я молча кивнула. Мой провожатый казался странным, нопривлекательным человеком. Мы прошли мимо нескольких картин, изображавшихнемудреный сельский пейзаж Пэйского уезда, рыбака в лодке, уборку риса, беседкупод плакучими ивами, мост через ручей Ком Бонсай, отшельника, размышляющего надзаводью с резвящимися утками, праздник Тано [8]. Я пообещаласебе, что обязательно посмотрю их еще раз повнимательнее.

В следующем зале также были картины на корейские мотивы, нокакое обилие красок! Художник словно постарался использовать всю цветовуюгамму. И если полотна в первом зале привлекали строгостью классическогорисунка, выполненного черной или синей тушью, то здесь они поражали своиммногоцветием.

— Ну как? — Иванов лукаво смотрел на меня. —Признаетесь, что вы удивлены.