Книга Как я был Анной - Павел Селуков

— Нет.

— Собираетесь?

— Нет.

Ироничная улыбка.

— Дети?

— Нет.

— Сколько?

— У меня нет детей.

— А когда собираетесь заводить?

— Я не собираюсь. Я даже не замужем!

Вторая ироничная улыбка.

— Прекрасно. Мы вам перезвоним.

Как вы понимаете, никто Нате не перезванивал. Её не взяли в школу, центр занятости населения, социологическое агентство и агентство рекламное. Ната озверела. Пренебрежение работодателей разбудило в ней демонов. Что делают разбуженные демоны? Правильно — резвятся. Ната зарезвилась своеобразно. Я виню в этом Антониони, оперу и Кундеру.

На пятое собеседование секретарём в аудиторскую фирму Ната пришла в воинственном настроении. За столом сидела женщина с поджатыми губами.

— Вы замужем?

— Нет.

— Собираетесь?

— Я люблю Полину, но не могу на ней жениться, потому что в России это запрещено.

Поджатые губы поджались так, что исчезли совсем.

— Кого вы любите?

— Полину.

— Кого-кого?

— Девушку по имени Полина. Что с вами?

— Ничего. Дети?

— Какие дети? Я лесбиянка.

— Чего?

— Я лесбиянка.

— А?

— Лес-би-ян-ка!

— Мы вам перезвоним.

Произведённый эффект так понравился Нате, что на шестое собеседование она пошла только ради него.

— Вы замужем?

— Нет.

— Собираетесь?

— Нет.

— Дети?

— У меня нет матки.

— Чего?

— Я попала в аварию, и мне удалили матку.

— Как это?

— Скальпелем.

— Чего?

— Скальпелем. Матку. Удалили.

— Мы вам перезвоним.

Седьмое (и последнее) собеседование началось в похожем ключе. Ната устраивалась администратором в «Ритуальные услуги».

— Вы замужем?

— Нет.

— Дети?

— Я чайлдфри.

— Кто?

— Не люблю детей. Накладно. Едят много. Шумные ещё такие. Всё время им чего-то надо. Хуже собак.

— Почему хуже?

— Собаку покупают, а этих надо рожать. Тело деформируется, растяжки. Грудь ртом измочалят. А в старости, знаете, как бывает?

— Как?

— Сдадут в дом престарелых, и всё. Ради квартиры, например. Да и живут они долго.

— Кто?

— Дети. Собака лет пятнадцать проживёт, и нет её. А дети могут лет семьдесят протянуть. Как люди почти.

— Полностью с вами согласен.

— Что?!

Я встал из-за стола и подошёл к Нате.

— Мы вас берём.

— Серьёзно?

— Конечно. В нашем деле без цинизма и юмора никуда. Мы отлично поладим. Завтра можете приступать.

Ната расхохоталась и ушла. На следующий день она вышла на работу. С тех пор мы с ней дружим. Но без всяких двусмысленностей. Я ведь ей даже на грудь не посмотрел, до того мне вся эта ахинея про чайлдфри понравилась. Личность, потому что. Антониони, опера, Кундера… Люблю.

Похищение

Я вышел из дома, вы не поверите — за хлебушком. Знаю, вреден, глютен, прошлый век, современный человек в рот не возьмёт. А я ем. Ем и страдаю. Кто бы мог подумать лет двадцать назад, что простая буханка способна вызвать такие эмоции? Нацепил наушники, упёр виноватый взгляд в землю, двинул в пекарню. По дороге что-то случилось. Кто-то подошёл сзади, в шею кольнуло, тело задёргалось, и я потерял сознание. Очнулся в машине. На голове — мешок. Предположительно. Руки за спиной. На запястьях — наручники. Рот залеплен скотчем. Справа крепкое плечо. Слева крепкое плечо. Помычал для бодрости. Стал вспоминать, где я нагрешил. Бросил. Два дня можно вспоминать. Прикинул, куда везут. Скорее всего, в лес. В лесу могила. Лопаты торчат из земли. Рядом сидят двое старательных. Подведут к могиле, стрельнут в затылок, зароют, уедут. Четырёхактный балет. Вопрос только один: мешок снимут, руки освободят, скажут что-нибудь сентиментальное или обойдутся без театральщины? Если снимут и освободят, появится шанс. Кто похитил, хотелось бы понять. Картель Кали? Иностранный легион? ГРУ? ЦРУ? Воры в законе? Боевики? Если картель или боевики, будут пытать. Это хорошо. Дополнительные шансы. Наконец фургон остановился. Я этим воспользовался — выщелкнул сустав большого пальца из наручника, освободил правую руку и вернул назад. Можно сорвать мешок, но если рядом сидят спецы, то это будет последнее, что я успею сделать. Выход правой руки должен быть своевременным и подготовленным. Подняли, повели. Три ступеньки. Порог. Скрип двери. Лифта не слышно. Слава богу, не лес. Значит, допрос и пытки. Шестой отдел? Нет. Слишком таинственно. Могли бы просто пригласить. Двенадцать ступенек, пролёт, двенадцать ступенек, пролёт. Второй этаж. Коридор. Семнадцать шагов. Налево. Дверь. Порожек. Посадили на стул. Обмотали скотчем в районе плеч. Зря. Уйду винтом и раздеру, как целку. Зашли сзади. Стащили мешок. Зал вроде актового. На сцене, за столом, семеро в масках. Один в маске Гоголя, второй в маске Пушкина, третий в маске Чехова, четвёртый в маске Ахматовой, пятый в маске Толстого, шестой в маске Достоевского, седьмой в маске Пастернака. Гоголь откашлялся.

— Вас привезли сюда, чтобы судить.

Я промычал. Скотч с губ мне так и не сняли. Что за мудаки? ИРА? Не похоже. Да и оружия не видно. ИРА любит сверкать пушками. И что означают чёртовы маски?

Гоголь продолжил:

— Не мычите и не вертитесь, вы меня сбиваете. Лев Николаевич, зачитайте обвинение.

Из-за стола поднялся Толстой.

— Званцев Олег Анатольевич, вы обвиняетесь в пропаганде мата, секса и наркотиков в своих литературных произведениях, а также в нежелании писать про интеллигентных людей из филармонии, отдавая предпочтение люмпенам, алкоголикам, извращенцам и наркоманкам. Так писать нельзя, и мы — Союз читателей России — будем вас судить.

Я похолодел. О господи, только не это! ГРУ, ЦРУ, картель Кали, Иностранный легион, ИРА, шестой отдел… Могло ведь повезти, могло!

Видимо, ужас отразился в моих глазах, потому что Достоевский зловеще потёр руки.

Пушкин: Теперь фактология. В рассказе «Жизнь уролога» вы семнадцать раз использовали слово «хуй». Зачем?

Я удивлённо воззрился и замычал. Они упорно не снимали скотч, но при этом задавали вопросы.

Пастернак: Он молчит. Полюбуйтесь только!