Книга КГБ Андропова с усами Сталина: управление массовым сознанием - Георгий Почепцов

Более честно звучат слова дочери писателя Ольги, что Андропов действительно серьезно помогал ее отцу [17]. И наверняка не только в допуске к архивам. Подсчеты немецкого советолога К. Менерта дали цифру суммарного тиража книг Семенова по данным на 1983 года в 12,5 млн экземпляров [18].

В результате КГБ создал идеальный продукт для развлечения, который одновременно нес набор нужных истин. Именно так озаглавлена одна из статей — «Как КГБ создал идеальный продукт для развлечения» [19]. Связь с «разумным крылом КГБ»: «Создание фильма курировал первый заместитель Андропова, генерал Семен Цвигун — в титрах он обозначен как С. К. Мишин. Консультантом на съемочной площадке был полковник КГБ Георгий Пипия (в титрах Г. В. Колх). Цвигун однажды поинтересовался у директора картины Ефима Лебединского, который приглашал в массовку своих многочисленных родственников и знакомых: „У нас фильм про немецкую армию или про израильскую?” Снятые серии Юрий Андропов, без санкции которого сериал не мог выйти на экраны, смотрел по ночам по четыре сразу — днем не было времени» [20]. Однако Ким Филби перечеркнул многое из восторга зрителей, сказав: «С таким сосредоточенным лицом он бы и дня не продержался». Так что это не фильм о разведчике, а развлекательный фильм о разведчике, которого делают таким раздумывающим, чтобы поднять его статус в глазах зрителей. Андропов и сам любил пересматривать фильм на даче, о чем вспоминает начальник его охраны [21].

О. Табаков рассказывал, что после просмотра сериала о Штирлице Андропов оттеснил меня к окну и сказал: «Так играть бригадефюрера СС — безнравственно», как бы намекая, что игра актера вызывает симпатию. Правда, дочь Андропова Ирина рассказала: «Олег Табаков часто повторял папину фразу по поводу его роли в „Семнадцати мгновениях весны!”, где он сыграл Шелленберга — и Табаков думал „А что Андропов этим хотел сказать”? Да ничего он этим не хотел сказать! Он хотел просто сделать Табакову комплимент — и довольно изысканный. Папа ронял какие-то совершенно обыкновенные слова. А уж как их додумывали — извините, я не знаю».

Виртуальный мир прочно удерживают в своих головах руководители спецслужб, поскольку население, избиратели знают об их работе исключительно по массовой культуре. Хорошо показывают, значит, хорошо работают.

Советский Союз «ломали» с помощью виртуального мира. Идеологический спор, то есть сверху, выиграть не могли, но смогли победить снизу — с помощью культурных интервенций в виртуальное пространство. С одной стороны, это внешние интервенции, например, кино или предметы быта. С другой — внутренние интервенции с помощью пятого управления КГБ, который, глядя из дня сегодняшнего, не так «мешал» тем, кто занимался созданием советского виртуального пространства, как оберегал, заставляя быть осторожнее. По сути, он просто форматировал их отрицательные месседжи в другую, более безопасную форму, что они и делали, поскольку либо хотели поехать с выступлением за рубеж, либо выпустить там перевод своей книги. Правда, такое отформатированное виртуальное пространство, несомненно, служило выпусканию пара. Оно же помогало росту популярности оберегаемых Бобковым 2 тыс. человек творческой элиты.

М. Липовецкий подметил в образе Штирлица ту «двойственность», о которой мы сейчас говорили, рассуждая о творческой интеллигенции во взаимоотношениях с управлением КГБ. Он написал: «Штирлиц недаром вошел в фольклор и недаром пережил породившую его эпоху. Этот персонаж оформил парадоксальный архетип ненашего нашего. Главное в Штирлице — это противоречие между тем, что мы знаем о нем, и тем, как он себя ведет. Мы знаем о нем, что он „наш” и что он работает на „нас”. Но при этом он во всем — в том, как сидит на нем штатский костюм и эсэсовская униформа, в том, как с достоинством он разговаривает с начальством, как ходит и ездит на машине, как пьет кофе и коньяк, и, конечно, в том, как он изящно курит (а делает он это только в первой серии минут семь, и не меньше часа экранного времени во всех двенадцати сериях — рекламный образ крепко „замотивирован”) — во всем этом чувствуется не наш, западный, человек, а вернее, то, как этот западный человек рисовался советскому воображаемому. Совершенно невозможно представить себе Штирлица в форме полковника НКВД. Тихонова — можно. Штирлица — нет. Штирлиц воплотил и такую архетипически-западную черту, как рациональность (все помнят перебирание спичек) при максимально приглушенной эмоциональности (встреча с женой) — архетипически эквивалентной „русскости”. Воплощенная Штирлицем артистическая медиация между советским и „буржуйским”, между войной и миром, между службой и бытом как нельзя более точно соответствовала культурным и социальным функциям позднесоветской интеллигенции, а главное — ее самосознанию. Причем не просто соответствовала, а придавала медиации подлинно героический — при этом приглушенный и освобожденный от официозного пафоса — масштаб. Точнее будет сказать, что „Семнадцать мгновений весны” использовали героическую семантику главного советского мифа — мифа Отечественной войны, — трансформировав ее в предельно обаятельный миф о медиаторе-интеллигенте. При более строгом взгляде можно определить этот миф как миф об интеллигентском двоемыслии. Что парадоксальным образом не исключает ни героичности, ни обаяния» [22].

И еще на эту же тему: «На этом фоне не выглядит странным и назначение кумира шестидесятников, певца „дыма костров” Юрия Визбора на роль партайгеноссе Бормана. За каждой из этих ролей угадывается метаморфоза шестидесятников, ставших частью системы, — причем за каждым из них чувствуется своя игра, свой сценарий мнимого или даже подлинного сохранения своего «я» или, по крайней мере, своих личных, не подчиненных системе интересов, за фасадом образцовой характеристики. (Те же, кто немного знали историю Второй мировой войны, были осведомлены о том, что и Шелленберг, и Мюллер, и, возможно, Борман так-таки и ушли от ответственности. То есть выиграли свою игру.) Кстати, повторяемость формул из звучащих в фильме служебных характеристик („Истинный ариец. Беспощаден к врагам рейха”), в сущности, ничего не сообщающих о героях, подчеркивала их ритуальный, „фасадный” характер, превращая их в яркую метафору формализации и опустошения официального дискурса в позднесоветской культуре».

Из этого вообще следует, хотя и с некоторой натяжкой, что сериал программирует поведение советского человека, не желавшего подчиняться системе. Предлагается грамматика такого поведения, когда поведенческая мимикрия становится нормой. И не это ли было задачей пятого управления?

История самого пятого управления укладывается в один абзац: «3 июля 1967 Андропов заявил о необходимости создания 5-го управления КГБ — управления по борьбе с идеологическими диверсиями. Создание 5-го управления закладывало мину под монополию КПСС на идеологию, это закладывало основу перестройки, поскольку КПСС при этом теряла власть. Созданное 5-е управление почти 25 лет контролировал Филипп Бобков. В результате работы Бобкова по отстаиванию советской идеологии и борьбе с антисоветской идеологией советская идеология потерпела сокрушительное поражение. Конечно, на ниве борьбы с советской идеологией трудился не только Бобков. Трудились и Яковлев, и Горбачев, и другие «официальные лица». Но со временем обнаружилось, что многие из активных двигателей перестройки были тесно связаны с Бобковым» [23].