Книга Дети грозы. Книга 2. Ее высочество Аномалия - Мика Ртуть

Он даже начал понимать смысл слов. Не сразу и не всех, но…

– …видеть тебя в моем доме, – рокотали волны, и море улыбалось, глядя на него невозможными бездонными глазами, и тьма ласкала его, сплеталась и смешивалась с ним. – Мой светлый шер, – шептала тьма, – останься со мной…

Да, теперь он понимал – и это было прекрасно. Понимать тьму. Слышать, видеть, чувствовать тьму, трогать тьму. Самому быть тьмой.

– Да, – у него даже получилось сказать вслух это и что-то еще, наверняка очень важное, только он пока не совсем понимал, что именно, – мой темный шер.

Тьма засияла – золотом и кармином, счастьем и доверием, шелестом крыльев и прохладой облаков. И в этом сиянии он наконец-то вспомнил имя. Самое важное, единственное имя. Необходимое – ему, им обоим, свету и тьме.

– Шуалейда, – сказал он, счастливый этим знанием.

– Да, – кивнула тьма, не переставая сиять. – Я знал, ты поймешь. Дайм, мой свет.

– Я останусь… – Ему показалось, что тут тоже нужно имя, еще одно, и он даже вспомнил его: – Роне.

Роне. Красивое имя для тьмы и пламени.

Роне и Шуалейда. Шуалейда и Роне. Прекрасно звучит. Почти как счастье и свобода.

– Завтра, мой свет, – шепнула тьма, коснулась дыханием его глаз, и глаза закрылись. – Помни об этом завтра.

Глава 7

От рассвета до заката

23 день холодных вод, Риль Суардис

Дамиен шер Дюбрайн

О важном деле Дайм вспомнил лишь к концу завтрака. Неторопливого, почти домашнего завтрака на плоской крыше башни Рассвета. К завтраку, кроме шамьета и разнообразных вкусностей с королевской кухни полагался роскошный вид на Королевский парк, разноцветные городские крыши и бескрайнюю синюю гладь Вали-Эр с белоснежными лепестками парусов.

Корабли и напомнили Дайму о подарке от Ястребенка, позабытом во внутреннем кармане камзола.

– Ты зовешь султана Ястребенком? – поднял бровь Роне.

– Я не говорил этого вслух, – не в силах злиться на беспардонность темного шера, но и не желая пропускать ее мимо ушей, сказал Дайм. – Ты мог бы хоть сделать вид, что не гуляешь по моим мыслям. Из вежливости.

– Ну что ты, мой светлый шер. Я не суюсь, куда меня не приглашали. Но о Ястребенке ты подумал слишком громко. Он в самом деле похож на меня?

– Ты ревнуешь, Бастерхази.

– Нет.

– Это был не вопрос. – Дайм насмешливо улыбнулся и налил себе еще шамьет из серебряного кувшинчика.

– А на вопрос ты не ответил.

– Похож, – кивнул Дайм и неторопливо отпил горячего, изумительно пахнущего корицей шамьета.

Этот запах нравился ему почти так же, как запах ревности темного шера. Дайм бы ни за что не признался вслух, но что-то в этом было бодрящее. Почти как запах притаившегося в древних развалинах мантикора – быстрого, непредсказуемого, ядовитого, смертельно опасного и прекрасного.

– Сколько комплиментов, и все – мне, – раздул ноздри Бастерхази. – Но в отличие от мантикора, я не нападаю из-за угла.

– Ты не представляешь, как меня это радует, мой темный шер. Кстати, очень любезно с твоей стороны передать мне подарок от Ястребенка. Благодарю.

– Не за что, мой светлый шер. Кстати, я добавил кое-что от себя.

– Ну кто бы сомневался… – Все прочие колкости, так и просящиеся на язык, Дайм придержал.

Да, темный шер – беспардонная сволочь, он даже не думает скрывать, что совал нос в шкатулку. Но ведь это лучше, чем если бы он просто забрал ее содержимое. Шис. Нет, он не стал бы. Только не Роне.

Проклятье. Почему так хочется доверять тому, кому доверять нельзя?!

– Ты доверил мне свою жизнь, мой светлый шер, – в голосе Роне не было и намека на улыбку. И ни следа того сияния и расслабленности, что утром, когда они проснулись рядом. – А теперь боишься за сохранность каких-то старых бумажек.

– Я не боюсь.

– Это был не вопрос. – Роне вернул Дайму насмешливую ухмылку. – Но если ты спросишь, Дюбрайн, я отвечу правду.

Первое, что просилось на язык, Дайм проглотил. Второе – тоже. Вообще ему пришлось отвлечься на шамьет, чтобы не высказать Бастерхази все о лживых порождениях Ургаша. Не стоит. Бастерхази пока не сделал ничего ужасного и непоправимого.

Может быть, и не сделает дальше? Могут же Двуединые явить чудо?!

Ведь вчера, да и сегодня утром, пока не вспомнили о важном – им было так хорошо вместе! Как будто и не светлый с темным.

Вернув пустую чашку на стол, Дайм призвал шкатулку из гостиной. Именно там он вчера оставил свой камзол, а с ним и шкатулку. Зря, конечно, оставил – от того, что Бастерхази предложил ему с утра свой халат, они не стали друзьями. И сейчас, в сибаритском шелке, расписанном цветами и птицами, Дайм чувствовал себя неуютно. Надо было надеть мундир. Он же приехал в Суард не чтобы распивать с темным шером шамьет.

Шис. Как же не хочется слышать от Бастерхази ложь! Почти так же, как неприглядную правду, будь прокляты муторные политические игры! И где уже эти проклятые ментальные шиты?! Хватит Хиссову сыну бродить в его мыслях, как в собственной гостиной.

Возвращать на место ментальные щиты было нетрудно, но почему-то больно. Как будто Дайм рубил по живому связавшие их с Роне нити – и каждая из них, даже самая тонкая и неважная, рвалась с обиженным звоном и била отдачей, словно лопнувшая гитарная струна.

Хорошо, что Дайм больше не чувствовал Роне – хотя все равно знал, что ему тоже больно. Может быть, даже больнее, ведь он-то щитов не ставил.

– Дюбрайн, довольно тянуть. – Голос Бастерхази был идеально ровен. – Открывай уже и убедись, что все на месте.

Не отвечая, Дайм открыл шкатулку. Дотронулся до четырех старых тетрадей, проверил на свежие воздействия, но ничего, кроме того, что их недавно читали, не обнаружил. Взял их в руки, заглянул внутрь, даже сумел с разобрать, что написаны они на старосашмирском и что писал их светлый шер.

Светлый? Очень странно. И это не Бастерхази намудрил, это так и было.

Достав и бегло просмотрев четыре старые тетради, Дайм осторожно коснулся еще одной, новой, лежащей на дне шкатулки. На ее обложке было написано хорошо знакомым почерком, на современном едином: «Дневники с. ш. Джета Андераса. Перевел т. ш. Рональд Бастерхази».

В горле образовался комок, никакого отношения не имеющий к завтраку. И, пожалуй, к с. ш. Андерасу.

Не поднимая взгляда на Роне, Дайм вернул старые тетради на место и раскрыл новую, прочитал несколько строк, даже провел по ним пальцем – чтобы убедиться, что ему не мерещится. Это в самом деле было написано вчера вечером, и тот, кто это писал, применил сразу полдюжины сильнейших ментальных и некрозаклятий, а кроме них – мерзость под названием «длинное время». Очень полезную для дела и очень вредную для самого шера мерзость.