Книга Княжеский отбор для ведьмы-дебютантки - Ольга Иконникова

— У графа Закревского и сестры твоего папеньки тоже была большая разница в общественном положении. Но он увидел Евгению на улице, влюбился в нее с первого взгляда и женился на ней, несмотря на то, что против этого брака возражал сам император Александр. А князь Бельский и Настасья Константиновна — чем не пример?

— Ох, маменька! А про княжну-то мы забыли! Ты сама говорила, что гонец из Петербурга прежде нас заезжал к Бельским! А значит, Веру тоже пригласили на отбор!

— Не беспокойся об этом, Сонюшка! Княжна не поедет в столицу. Мне доподлинно известно, что она собирается в монастырь. Уже и договоренность с настоятельницей имеется.

— В монастырь? — ахает кузина.

— Именно так, — подтверждает тетушка. — Мне под большим секретом рассказала знакомая монастырская трудница.

Но у Сони есть и другие возражения:

— Но если я уеду, что вы скажете Наташе?

— Нашла о чем волноваться! Скажу, что ты поехала к нашей родне в соседнюю губернию. Ты, главное, сама до отъезда не проговорись! Знаю я вашу девичью болтливость. Ну, довольно об этом. Уже светает. Нужно хоть немного поспать.

— Маменька, а как же Никита? — решается-таки Соня задать сокровенный вопрос. Татьяна Андреевна фыркает:

— И думать о нём забудь! Ты хоть понимаешь, дурёха, — где твой Никита, а где князь?

Я возвращаюсь в свою комнату. Молока мне уже не хочется. Спать, впрочем, тоже. Я пытаюсь осмыслить услышанное.

Я ничуть не удивлена тетушкиной хитростью. Сама не догадываясь об этом, Татьяна Андреевна собирается оказать мне большую услугу. Если кузина поедет на этот отбор вместо меня, то ее маменька не сможет отправить меня и на другие отборы, даже если этого будет требовать сам император. Ведь тогда обман раскроется. Ну, что же — это может дать мне возможность пробыть в провинции до тех пор, пока опека не окончится.

А в том, что София не станет избранницей князя, я почти не сомневаюсь. Наверняка, на отборе будет столько блистательных девиц, что моя кузина затеряется на их фоне. Она мила, но, как и я сама, не обучена изысканным манерам. Представляю, как она будет волноваться в столице.

И всё-таки, как ни странно, я желаю ей успеха. Любопытно будет посмотреть, осмелится ли князь жениться на бесприданнице без роду без племени. Почти уверена, что не решится.

На этой мысли я и засыпаю, и я снятся мне уже добрые, разноцветные сны.

15. Возвращение Кузьмича

За завтраком тетушка сообщает мне, что они с Софи едут погостить к ее двоюродному брату и пробудут там не меньше месяца.

— Мы бы и тебя, Наташенька, с собой позвали, да уж дом у него такой скромный, что, право же, тебе там будет неудобно. Да и в деревне такая скука!

Щеки кузины при этом становятся красными, как маки, а сама она столь старательно начинает изучать пшенную кашу в тарелке, будто видит ее в первый раз.

— Всё в порядке, тетушка, я понимаю, — я растягиваю губы в вежливой улыбке. — Я лучше дома побуду.

Днем они отправляются в город за покупками и возвращаются со множеством коробок и свертков. Мне так и хочется спросить, зачем в глуши, в деревне им новые шляпки и платья? Но я благоразумно не выхожу из своей комнаты, наблюдая за их прибытием из окна.

Хотя вечером не удерживаюсь от вопроса о покупках. Тетушка машет рукой:

— Да ничего почти не купили. Так, гостинцев кое-каких — ситчику на платья жене братца да их дочерям, чаю да конфет. Они живут бедно, всякому подарку будут рады.

А сама при этом думает, не обманула ли мадам Жоржетта, когда сказала, что фасоны новых платьев — самый пик моды в столице.

Переключаюсь на Софи. Но в мыслях кузины — только страх. Мне даже жаль ее становится. Каково ей — провинциальной барышне, не умеющей толком ни танцевать, ни говорить по-французски, — будет оказаться в высшем обществе Петербурга? Нет, Татьяна Андреевна решительно не понимает, куда толкает свою бедную дочь!

Ночью я опять отправляюсь гулять по коридорам, только теперь уже с конкретной целью. И снова слышу разговор тетушки с Софи. Но ничего нового не узнаю. Кузина снова плачет и просит маменьку ее пожалеть. А Татьяна Андреевна опять напоминает ей, какой богатой и знатной дамой она может стать.

А еще через день они уезжают.

— Ты же не возражаешь, Наташенька, если мы поедем в новом экипаже? — вопрошает перед этим тетушка. — Дорога не близкая, сама понимаешь. А если ты сама к Бельским или в город соберешься, так в старом-то даже сподручнее.

Я с улыбкой киваю — да, конечно, пользуйтесь.

Они обе одеты в весьма скромные платья, но не сомневаюсь, что на ближайшем постоялом дворе они переоденутся во что-то более приличное.

Тетушка целует меня, наказывает больше заниматься рукодельем и меньше ездить верхом. Кузина тоже касается моей щеки тонкими сухими губами. Она бледна и вся дрожит.

Наконец, экипаж отъезжает от крыльца, а я, махнув рукой, отправляюсь туда, куда давно уже собиралась наведаться, — на чердак.

Там полумрак и пыльно, но я героически преодолеваю препятствия в виде старых кованых сундуков и корзин с непонятным хламом. Кузьмич как-то обмолвился, что папенькины книги хранятся в небольшой каморке, окно которой выходит на аллею.

Коморку я нахожу довольно быстро, а в ней — очередной сундук, покрытый толстым слоем пыли. С трудом открываю тяжелую крышку. Так и есть — книги. Я достаю их осторожно, по одной.

И тут меня постигает разочарование — почти все они на незнакомых мне языках. Я вижу странные символы, знаки, похожие на руны. Наконец, нахожу книгу, название которой мне хотя бы понятно. «Магия Арбателя» — она написана на английском. Но, боюсь, даже ее прочитать мне будет трудно — я неплохо знаю этот язык, но на первой же странице столько слов, о значении которых трудно догадаться, что смысл текста от меня ускользает.

Эту книгу я беру с собой, как и толстую рукопись, написанную красивым ровным почерком с заголовком «Магические практики». Она написана по-русски. Быть может, ее писал мой отец.

Остальные книги складываю обратно в сундук.

В эту ночь я сплю почти спокойно.

А утром с ярмарки возвращается Захар Кузьмич. И не успеваю я выйти в гостиную, как он бросается ко мне, и я вижу слёзы у него на глазах.

— Захар Кузьмич, что случилось?

Он утирает слёзы рукавом сюртука.

— Наталья Кирилловна, значит, вы всё-таки не поехали! Вот и ладно, вот и хорошо!

Я ничего не понимаю:

— Кузьмич, ты о чём?

От волнения я перехожу на «ты» — и вовсе не потому, что считаю его ниже себя по положению. Наоборот, он — единственный близкий и почти родной мне здесь человек.

Наверно, он говорит об отборе — должно быть, Дашутка не утерпела и проболталась и ему. Но почему он так волнуется? Я думала, что он-то как раз расстроится, если узнает, что я не поехала в Петербург.