Книга Оборотень. Новая жизнь - Марк Даниэль Лахлан

Макс ничего на это не сказал. Фоллер сразу же отказался от мысли выгородить себя, защититься, главным образом потому, что он-то знал – защищать особо нечего. Его работа была следствием преувеличенного самомнения, к которой по ошибке отнеслись слишком серьезно. И сам Макс с самого начала не рассчитывал получить за нее что-то более существенное, чем возможность кутнуть как-нибудь вечерком.

Фон Кнобельсдорф между тем продолжал:

– Вы считаете, что здоровый рассудок может служить ингибитором экстрасенсорных способностей, своего рода их изоляцией. Если удалить его либо блокировать те участки мозга, которые ответственны за него, можно получить ключ к телепатии, возможности общаться с духами, а может быть, и с самим Богом.

Макс понимал, что этот эсэсовский офицер использует свои познания как таран, бьет его прямо в лоб, чтобы запугать и деморализовать. Его продиктованная инстинктом линия поведения при подобных наездах сводилась к тому, чтобы лишить атакующего силы, не обращая внимания на то, на что тот делает упор, то есть попросту изменить правила. Но в данном случае Макс понимал: идет борьба за его жизнь и он обязан сражаться, хочет он этого или нет.

– То, что человеческий мозг в обычном состоянии использует только десять процентов своих возможностей, является бесспорным фактом, – заявил он.

Господи, где он это вычитал? Макс знал, что это чушь, пусть и общеизвестная, но сейчас он использовал ее в качестве аргумента – совсем как во время дебатов с Арно, только ставки на этот раз были намного выше.

– Если рассмотреть строение мозга древнего человека, может оказаться, что его возможности…

Фон Кнобельсдорф со смехом поднял руку, останавливая его:

– Так вы утверждаете, что мозг используется только на десять процентов? Тогда мне действительно крупно повезло. Потому что, когда я стреляю человеку в голову, я каждый раз вышибаю как раз эти самые десять процентов.

– Мои слова нельзя воспринимать в буквальном смысле. Я имел в виду…

Фон Кнобельсдорф снова оборвал его:

– Если мозг рептилий представляет собой обитель сверхъестественных сил, тогда почему крокодилы не взывают к Богу?

Макс хотел возразить, что мозг первобытного человека был не таким, как у рептилий. Хотел сказать, что не у всех нас внутри скрывается в засаде кровожадный аллигатор, но вместо этого все-таки попытался объяснить свою мысль, запинаясь и краснея, как провинившийся ученик перед строгим директором школы:

– Боги – это метафора, общепринятые способы понимания, символы или, возможно, архетипы, которые помогают нам наладить взаимоотношение между сознательным и бессознательным. И они могут помочь нам получить доступ к телепатическим способностям мозга.

– Бессознательное? Уж не этого ли еврея Фрейда вы цитируете? – подозрительно вопросил фон Кнобельсдорф, брезгливо морща нос, словно кто-то рядом с ним испортил воздух.

– Это Юнг, – успокоил его Макс. – Добрый немецкоговорящий швейцарец.

Фон Кнобельсдорф презрительно фыркнул и подошел ближе.

– Боги – не метафора, это не символы и не мечты. Боги реальны. – Для убедительности он стукнул себя кулаком в грудь. – Я видел их своими глазами.

Сейчас он стоял уже нос к носу с Максом, в каком-то дюйме от его лица; горячее дыхание эсэсовца сладко пахло конфетами – глазированными фиалками. Макс заметил, что его покачивает, несмотря на то что он изо всех сил старался не отступить перед фон Кнобельсдорфом.

– В том-то все и дело, – вмешался Хауссман. – Боги реальны, и это все объясняет. Может быть, пройдем все-таки в лабораторию?

– Ступайте, – согласился фон Кнобельсдорф, наконец сделав шаг назад. – Я желаю вам всяческих успехов, а вам, доктор Фоллер, – удачи в ваших исследованиях. Я пришлю вам подарок, который поможет вам в работе, герр Человек-Крокодил.

После этого Макс уже не мог сосредоточить внимание на том, куда они идут, а просто машинально шел за профессором через огромную строительную площадку, где им постоянно встречались изголодавшиеся до полусмерти зомби. Большинство узников были свидетелями Иеговы с фиолетовыми треугольниками на груди; были здесь также евреи и кто-то еще. Максу было жалко их всех. «Как можно существовать, когда за каждым твоим шагом следят такие, как Хауссман и фон Кнобельсдорф?» – думал он. Макс пришел к выводу, что свидетелей Иеговы нужно перевести под покровительство кого-то из офицеров подобрее… Откуда-то сверху донесся крик. Один из капо – привилегированных заключенных – топтал ногами что-то, похожее на мешок с костями, хотя Макс знал, что никакой это не мешок. Никто вокруг, даже другие заключенные, не обращал на это внимания. Эту сцену прокомментировал только Хауссман:

– Ну, шоу вы все-таки увидите!

Макс заметил, что его руки стали влажными. Поначалу он даже решил, что случайно прислонился к какой-нибудь подтекающей водопроводной трубе. Его рубашка промокла, брюки липли к ногам. Но это был его собственный пот.

– Не переживайте насчет старины фон Кнобельсдорфа, – вроде бы успокоил его Хауссман, хотя, как показалось Максу, он сам был напуган не меньше его. – Он один из рыцарей Schwarze Sonne, а они все немного заносчивы.

– Schwarze Sonne? – переспросил Макс.

Черное Солнце? Казалось, в этом замке их повсюду окружала бессмыслица.

– Засекреченные из засекреченных. Те, на кого на самом деле опирается и кого всячески поддерживает СС. Кто знает, до чего додумались эти проходимцы? Нет, ну я-то знаю, конечно, только все это сверхсекретно, как правильно заметил фон Кнобельсдорф. – Хауссман постучал пальцем по кончику носа. – Вам нужно почитать мои записи – от такого поседеть можно.

Он рассуждал с таким видом, как будто погружение в первобытную серость было чем-то замечательным. Теперь Макс уже был убежден, что попал в сумасшедший дом и, несмотря на бархатные занавески и краны с горячей и холодной водой в его комнате, намеревался вернуться в Зальцгиттер ближайшим поездом. Лишь один раз пройдясь по этому зданию, он понял, что позиция Хауссмана была не просто прихотью одинокого психа. Жестокость, возведенная здесь до уровня управленческого кредо, была организационным принципом этого ужасного места.

Макс мог бы объяснить им, что пересмотрел свои теории, что теперь считает телепатическое общение невозможным и желает вернуться к исполнению своих прежних обязанностей.

Они с Хауссманом долго кружили по лабиринту каких-то лестниц, пока не очутились на самом верху перед дверью мезонина. Маячивший там охранник при приближении Хауссмана встал по стойке «смирно». Профессор тут же отослал его, распорядившись принести вещи доктора Фоллера, и охранник исчез на лестнице, ведущей вниз.

– Ваша лаборатория! – торжественно объявил Хауссман, распахивая дверь.

Комнатка была очень-очень маленькой, что-то вроде удлиненной кладовки для швабр – метра три в длину и полтора в ширину, – и в ней сильно пахло сыростью. Помещение было ярко освещено одинокой мощной лампочкой, висевшей посередине потолка; в дальнем конце стояли рабочий стол и табурет; сбоку на высоте человеческого роста висела полка, а прямо перед входной дверью возвышалось очень странное кресло. Нужно было едва ли не перелезать через него, чтобы добраться до стола. На самом деле это кресло, прикрученное болтами к стене, было больше похоже на трон. У него была высокая спинка с жестким упором для головы, на передних ножках и подлокотниках – ремни с пряжками для фиксации рук и ног. Максу еще предстояло посмеяться над собственной наивностью – он не сразу сообразил, для чего все это нужно. На столе лежал набор хирургических инструментов и стоял телефонный аппарат.