Книга Блокада - Сергей Малицкий

Мать замерла в оцепенении, а дед выскочил на улицу с ружьем, поднес его к плечу и замер, словно оттуда, с запада, должен был прибежать страшный огромный зверь. А через несколько минут бездна исчезла. Горизонт помутнел, вдалеке заклубились тучи и поползли на восток. Они ползли три дня, пока не закрыли все небо от горизонта до горизонта. И все это время над степью не было даже слабого ветерка. А потом началась морось. Дождь не шел, но все становилось липким. Таким липким, словно с неба летела невидимая паутина. Она ложилась на лицо, на руки, на одежду, на траву. Коровы переставали пастись, на воде появлялась пленка, словно кто-то плеснул в источник грязного топленого сала. И пришел страх. Он таился в каждой тени, в каждой ложбине. Неделю вся семья сидела под крышей. Бабка Коркина молилась, дед вместе со вторым сыном поил коров из колодца и скармливал им то сено, что было приготовлено на зиму, а мать Коркина стояла дозором на стене дома и смотрела во мглу. Все кончилось через неделю. Что-то произошло на западе. Она так и не поняла что, но оттуда поползли нормальные тучи и поднялся ветер. Потом хлынул дождь, который зарядил на неделю и все-таки смыл всю эту липкость и весь страх, а когда дождь кончился, на ближнем холме показался старший брат матери Коркина. Он был испуган и вымотан. Одежда на его плечах расползлась, лопнула по швам. Рукава и грудь брата были вымазаны в крови. Дед вместе с младшим сыном побежали ему навстречу, обняли и привели в дом. Он не мог говорить, только трясся и шептал что-то неразличимое, похожее на слова: «Не я, не я, не я». Бабка раздела его и подозвала деда. На теле старшего сына не нашлось ни одной раны. Дед наклонился над ним и, встряхнув его за плечи, потребовал объяснений. И тут старший брат матери Коркина изменился. Лицо его расплавилось, превратилось в маску. Руки и плечи набухли, как у брошенного в степи трупа, а пальцы превратились в когти, которые пронзили деда насквозь. Бабка закричала, но ее крик оборвался в ту же минуту. Мать метнулась к выходу и осталась жива только потому, что зверь, в которого превратился ее брат, занялся ее вторым братом. Когда зверь вышел из дома, она стояла на стене и сжимала ружье. Зверь засмеялся, как человек, и пошел на нее. И она выстрелила. Один раз. Истратила один патрон из обоймы, в которой всего было пять. Выстрел снес зверю голову. Но на землю упало тело брата.

— Тридцать пять лет назад, — повторил Пустой. — Но кое-кто из стариков говорил, что за год или за два до Стылой Мороси пришли аху. Они были похожи на людей. Скорее всего, они и были людьми, но каким-то дальним, неизвестным народом. Никто не знает, откуда они пришли. У них была смуглая кожа. Узкие подбородки. Широкие скулы. Большие глаза. Чуть выдающиеся вперед лбы. Они были добры, нанимали на работу лесовиков. А потом вроде бы исчезли. Нанятые ими лесовики что-то строили там, — Пустой махнул рукой в сторону Стылой Мороси, — но их стройка, похоже, закончилась бедой. Той самой бедой. Именно аху сотворили Стылую Морось. Или распахнули для нее ворота. Так мне кажется. Потом, когда началась Стылая Морось, аху вновь появились, они мелькали среди людей. Они бежали прочь так же, как и все те, кому удалось выбраться живыми оттуда. Их убивали, потому что уже тогда многие считали, что именно они принесли беду на эту землю, и аху быстро исчезли. Растворились. Среди лесовиков ходили слухи, что аху могут обращаться деревьями, зверями, даже обычными людьми. Но мы, может быть, не узнали бы ничего ни об аху, ни о Стылой Мороси, если бы не светлые. Они появились здесь уже после того, как случилась беда. Никто не может сказать когда. Два года назад я успел переговорить перед его смертью с одним лесовиком, который был свидетелем начала Стылой Мороси. Он рассказал, что, когда небо исчезло и наступила тишина, а потом все вокруг покрылось невидимой паутиной, мимо их дома бежали все — и звери, и птицы, и гады, и люди, и аху, которые бросили и свои машины, и оружие там, на западе, а потом начался ужас. Беспричинный, невыносимый ужас, для описания которого у старика не нашлось слов. Он не помнил, что было потом. Он не помнил, сколько прошло дней. Может быть, лет. Он сказал, что восходы и заходы солнца мелькали для него, как взмахи крыльев птицы. Он видел чудовищ и был уверен, что пожран ими, и пожран не один раз. Он пришел в себя там. — Пустой вновь махнул рукой в сторону Стылой Мороси. — Там, на границе. Он не помнил, как он туда попал. Тогда еще не было ограды. Ее строили неизвестные. Старик говорил, что вокруг была все та же паутина, но уже слабее. И ужас был чуть слабее. Он рвал сердце, но не лишал сознания. Через лес ползли странные машины, которые все сжигали перед собой. И были эти неизвестные людьми, которых потом назвали светлыми. Они появлялись из ниоткуда и исчезали в никуда. Наверное, точно так же, как тогда, на нашей крыше. Они строили ограждение. Они запирали Стылую Морось в ее границах. И они заперли ее. И постепенно ужас за ее границами рассеялся.

— Но как они определили, где граница? — хрипло спросил Коркин. — Ужас был везде. За сотни миль отсюда моя мать испытала его сполна!

— Границей стала линия, за которой машины переставали их слушаться, — ответил Пустой. — Это все, что мне удалось узнать у светлых. Они не слишком охотно идут на контакт. Они ничего не смогли сделать с Моросью и, судя по всему, очень уязвлены этим. Их исследования прекращены. Думаю, только поэтому они обратились ко мне. Для них это просто забава. Забава от бессилия. Не верю, что их слишком уж занимает возможность сделать так, чтобы их машина обходилась без электроники. То есть без той силы, что освещает… освещала улицы Поселка. Они могли бы справиться с этим и без меня.

Пустой помолчал недолго, посмотрел в окно.

— Светлые замкнули Стылую Морось в кольцо. Якобы обнаружили, что металлический экран позволяет исключить… помехи в работе их аппаратуры, и окружили Стылую Морось экранирующим кольцом. Оградой. За ней светлые бессильны. Их машины не действуют там и теперь. Или действуют не везде. Хотя краем уха я иногда улавливал их разговоры между собой. Они обсуждали глаз Стылой Мороси, ее центр, где все иначе… Там у них база, туда, получается, я должен отогнать вездеход. Впрочем, я не уверен ни в их словах, ни даже в силе их ограды. Думаю, что та пакость, что угнездилась за нею, просто сама по себе осела в собственных границах. А ограда — это так. Баловство.

— А откуда взялись светлые? — нарушил затянувшееся молчание Коркин.

— Не знаю, — качнул головой Пустой.

— Ничего не смогли сделать с Моросью? — с усмешкой протянул отшельник. — А побороться с зимой они не пробовали? А солнце остановить в зените? Я не горю желанием отправиться в Стылую Морось. Я не помню своего детства и юности, но то, что помню, хочу забыть. Я был там. И бежал оттуда вместе с прочими. И для меня это бегство затянулось на ужасные годы, которые промелькнули, как взмахи крыльев. Только здесь это была паутина, а там это была стена. И сквозь эту стену на нас глядели страшные призраки. К счастью, для меня самое страшное осталось только сном. Но мне достаточно и сна. Нет, я больше не хочу туда.

— Я и не зову туда никого, — пожал плечами Пустой. — Но сам я пойду туда. Хотя тебя, Коркин, просил бы пойти со мной. Те сборщики и охотники, что отваживаются прогуляться по окраинам Мороси, говорят, что такое ружье, как у тебя, многим бы из погибших в Мороси спасло жизнь. Там трудно.