Книга Ловите конский топот. Том 1. Исхода нет, есть только выходы... - Василий Звягинцев

Подготовили мы «Призрак» к походу, в меру сил и способностей приблизив оригинал к идеалу, распрощались с друзьями, согласовали важные и не очень моменты, и вдруг, в последний момент, Шульгин вообразил, что уйти не может. Не должен. Слишком интересная и непонятная (по его словам) интрига начала раскручиваться в Севастополе, в Москве, в Берлине.

«Так прощаемся мы с серебристой, самою заветною мечтой, флибустьеры и авантюристы, братья по крови, горячей и густой?»

Таким же образом, как недавно в квартире Лихарева Сашка решил «уйти, чтобы остаться». Так и сделал. Случилось после этого решительного шага много интересного[16], а итог каков? После всех приключений и коловращений жизни он опять оказался здесь, на яхте, в точке принятия очередного судьбоносного решения и в совершенно непонятном узле скрещения нескольких мировых линий. Во многом друг друга взаимоисключающих.

Значит, что? Весь гигантский круг через века, реальности и страны — коту под хвост? Астрал в ответ на отчаянный бросок Шульгина отшвырнул его к точке, где все мы совершили главную ошибку? И все вокруг стало точно таким, как было тогда, когда я еще во что-то верил и надеялся?

«Стоп, — сказал я себе. — Тогда — это когда? В девятьсот двадцать первом, двадцать пятом или… В шестьдесят шестом, когда на желтоватых листах студенческой общей тетради был зафиксирован именно этот вариант? А то и „инвариант“. То есть по-прежнему мы кружимся вокруг (или внутри) одной и той же картинки. Почему бы и нет, кстати?»

Дождь, что косо захлестывает под крылья ходового мостика, туман, что висит над морем, разве не те, что я придумал и описал? Не та на мне одежда, не те мысли крутятся в голове? А сама яхта? Вот я сейчас снова заглядываю с балкона внутрь нашей кают-компании…

Слегка заваленные внутрь, обшитые светлым деревом борта, бронзовая отделка иллюминаторов, старинные лампы в карданных подвесах под подволоком. Имитация адмиральского салона на парусном фрегате ХIХ века.

О несколько большей современности судна говорит многоярусная полка, на которой рядами выстроились бутылки с самыми изысканными и экзотическими напитками, которые мы только сумели найти во всевозможных каталогах. Перед ней стойка бара темного дерева, по краю окантованная латунью, ряды стаканов, бокалов, рюмок и пивных кружек в штормовых решетках. Винтовые табуреты, как положено.

Все, что нужно, чтобы посидеть с товарищем или подругой, отвлечься после утомительной вахты. Вокруг обеденного стола и внутри выделенных книжными стеллажами зон отдыха — кожаные кресла и диваны. На небольшом возвышении комбинированный музыкальный центр с клавиатурой электрооргана, по переборкам развешаны молекулярные копии любимых картин вроде «Бульвара Капуцинов» и «Оперного проезда». Сквозь толстые стекла иллюминаторов, покрытые извилистыми дождевыми струйками, на стойку падает унылый сероватый свет.

Антон перебросил меня сюда, как и обещал, за час до встречи. Я обошел жилые помещения и технические отсеки «Призрака», заглянул в свою каюту. Там все было как прежде. Переоделся по погоде, сунул в карман плаща пистолет. Тогда, в шестьдесят шестом, лучшей машинкой я считал «08»[17], по ряду причин. Так он и лежал в правом верхнем ящике, хорошо смазанный и протертый. Коленчатые рычаги затвора ходили мягко, патронов в косом магазине было доверху. Не для дела я его взял, исключительно для антуража.

Успел заодно создать и другие подходящие условия для встречи друга, который сегодня, может, уже и не друг…

От этой мысли неприятный холодок пробежал между лопаток.

«Солярис» здесь, что ли? Да ну, ерунда!

А почему ерунда, почему не «Солярис»? Лем небось не глупее нас был, и вряд ли все просто «из головы придумал». Может, ему тоже соответствующие «видения» были, и все такое прочее…

Нет, вы понимаете, прошел я по яхте, которую знал, как слепой — свою однокомнатную квартиру. Это был не тот «Призрак», перестроенный из бывшего «Камелота», на котором мы с Ириной провели больше двух месяцев, успели обойти полмира. Это был настоящий, то есть изначально придуманный нами, от киля до клотиков.

А кто в силах меня убедить, что Шульгин не окажется вымышленным в переплетениях Сети «кадавром», ориентированным на единственную, очень для меня неприятную функцию?

Короче говоря — приехали…

А вот и Сашка. Как и было сначала описано мной, а потом случилось на самом деле (минимум два раза), он спустился по трапу с верхней палубы, осмотрелся несколько недоуменно. Подошел к большому, в полстены зеркалу, специально предназначенному, чтобы офицер мог привести себя в порядок, после вахты входя в уголок «нормальной жизни». Зная, что его никто не видит, слегка порисовался, молодой и бравый, в новом, необношенном флотском светло-синем кителе, с эмблемой «Призрака» на левом рукаве. Состроил возвышенную мину, потом улыбнулся простодушно, одернул полу, щелчком сбил воображаемую пушинку с плеча.

Ну, хорош, хорош, кто же спорит? Именно таков, как в приснопамятном Н-ском году… Значит, его сюда вставили не в реальном на момент акции облике, а таким, каким он сам хотел выглядеть в минуты релаксаций, намаявшись в шкуре наркома.

Не покажусь ли я ему слишком старым для равноправного общения?

Только ситуация сейчас подается в зеркальном отражении. В моем «каноническом» тексте, потом и в реальности выглядело все ровно наоборот. Не он здесь сидел — я, первым придя на палубу готового к походу «Призрака», а сам Сашка появился уже потом. Ладно, посмотрим, как будет дальше.

Шульгин боком присел на привинченный к палубе табурет у стойки, на соседний бросил красиво обмятую фуражку с широким, окованным по краю медью козырьком. Не глядя протянул руку, взял первую попавшуюся бутылку, до которой достал. Наудачу.

Опять совпало! Джин «Бифитер», которым в набросках «того» романа и в подлинном Севастополе двадцать первого года мы отмечали начало кругосветного плаванья.

Сашка выпил, но как-то неуверенно. Похоже, ждал, что, по логике сюжета, скрипнут новые, не приработавшиеся пока петли двери за спиной и появлюсь я, кто же еще? По его воспоминаниям, других персонажей не предусматривалось. И завяжется та самая, историческая беседа, в которой, пожалуй, он мог бы согласиться с моими доводами и отправиться в дальний поход на другую сторону шарика.

Подождал минуту, другую, с глубоким разочарованием плеснул еще пару унций джина, в одиночку сделал основательный глоток из тяжелого, как артиллерийская гильза, «штормового» стакана. И пригорюнился. Ничего и никого вокруг, способного рассеять его «вельтшмерц»[18].

У меня с этим не лучше. Сомнения вдруг навалились, иррациональный страх перед очередным, как бы не окончательным сломом сюжета и судьбы, усталость, такая, будто я на самом деле, день в день прожил все эти годы, с шестьдесят четвертого до восемьдесят четвертого, с двадцатого (тысяча девятьсот) до пятьдесят шестого (две тысячи), и обратно… Со всеми привходящими обстоятельствами.