Книга Обмен заложниками - Иван Наумов

Дорога прошла в недружелюбной тишине. Марк почему-то не уступил мне переднее сиденье. Разглядывала их обиженные затылки и щеки. Пашка рулил нервно, мутанта бросало на поворотах.

Припарковались на обочине, под раскидистым деревом.

— Только не ходите за мной, ладно?

Я прошла в горку пятьдесят шагов, подобралась к краю обрыва, села, свесив ноги. Волны Понта Эвксинского мультяшно ползли далеко внизу, дробясь о рыжие скалы. Ополоумевшие от жары кузнечики стрекотали очередями.

Девяносто процентов счастья — это много или мало? Я украдкой обернулась. Мои девяностопроцентные… Марк угрюмо курил, Пашка безучастно сидел на капоте.

Мне было тошно. Редкие и тихие колокольчики совести сейчас звучали жгучим набатом: «Как Тебе Не Стыдно, Бесчувственная Девка?!»

Хотя я же не делала ничего плохого. Так хотелось, чтобы все это как-то безболезненно разрешилось! Я сидела, и сидела, и сидела, не смея обернуться. Сотни волн укатились в прошлое, а я поняла лишь одно: что еще не готова отдать предпочтение кому-то одному.

— Раз, два, три, — понарошку прошептала я, щурясь от солнечных бликов, и оставила за спиной, как учила Мойра, невыносимую и нелепую сцену объяснения. Ах, добрая американская тетечка, если бы все было так просто!

В конечном итоге, Пашка и Марк уехали, так и не осмелившись подойти ко мне. Я даже не слышала, как заводилась машина.

Тревога начала нарастать не на следующий, и даже не на третий день. Ребят не было ни в институте, ни на Графской пристани, ни в Херсонесе на пляже, ни в кафе у Рафика, где мне всегда доставался бесплатный лимонад. Спросить не у кого — с факультета народ разъехался по домам, Рафик уплыл в Турцию, а моя эксцентричная маман очаровательно наморщила лоб в попытке вспомнить, о ком идет речь. Продемонстрировав глубокую осведомленность в личной жизни единственной дочери.

Я отправилась к Пашке мириться. Пусть только скажет: «Привет, цыплёнка!», и я дам честное чье-нибудь, что больше не пропущу ни одной поездки к водопадам. Тяжелая дверь оказалась закрыта на оба замка, и эхо звонка долго гуляло по пустой квартире.

Где живет Марк, я точно не знала и укатила в Балаклаву, где, разумеется, никого не нашла. Официант, принесший нам за последние полгода бессчетное количество чашек кофе и коктейлей, на вопрос о моем молодом человеке поднял брови домиком и уточнил: «Извините, а я должен вас знать?»

На обратном пути в микроавтобусе надрывалась Глюкоза: «Айн, цвай, драй! Шике-шике швайне!»

Вот такие раз-два-три, подумала я. Девяносто процентов — это больше, чем много. Когда есть, с чем сравнить. Хотелось во всем обвинить Мойру. Тысячи тропинок в густом лесу! Надоест одна — иди по другой!

Я собрала в одну кучу Мойру, стеклянный шар, заблудших овечек из пыльного класса, превратила все это в пузырящуюся зловонную лужу и — раз-два-три! — лихо перепрыгнула ее, приземлившись на тропу обеими ногами, как в сектор прыжков в длину.

— Да, Нина, да, понятно… Может, правда, от солнца. Ведь жарится на пляже — не оттащишь… — Маман с кем-то трепалась по мобильнику. Лучше бы за городской заплатила. — Нет, Нинусь, только это. Все спрашивает, а у нее ни в группе, ни среди ухажеров ни Марков ни Паш отродясь не было, вот что…

Меня как обухом. Нина — мамина тетка, психиатр из Ялты. Ненаглядная мамочка решила дочке мозги проверить? Так…

Как вошла в квартиру, так и вышла. Денег в кармане — пшик, да и не надо.

Влетела в сумрачный холл строительного техникума, рванулась к лестнице.

— Куда?! — бдительная старуха-вахтерша в синем халате выскочила наперерез. — Вам куда, девушка?

— Здравствуйте, — я пару секунд жадно хватала воздух. — На семинар… Ну, к американке, на «Выбор тропы».

Вахтерша с прищуром посмотрела сквозь пуленепробиваемые очки:

— Вы, деточка, путаете. У нас тут учреждение государственное, в аренду не сдаем, чужих не пускаем. Какие уж американцы! Вам, наверное, в пищевой надо, у них там еще тот бардак…

В диктофоне на исходе свободная память. Он был со мной все эти странные дни, мой единственный свидетель и собеседник. Я отчаялась что-то понять, и пришла на Фиолент, где камень, волны и ветер встречаются в одной точке и образуют время. Пашка, Марк, Мойра — только у меня в голове? Я выдумала их — или весь остальной мир тоже? Мне нужен тест. Проверка. Мостик, тропинка назад.

Нужно выбрать что-то большое, что не очень жалко. И то, что легко представить. Короче, остановилась на США. Большая звездно-полосатая тряпка мятым покрывалом упала поперек тропы.

Может, Вашингтона расстреляли за измену, а Британия распростерлась от Гибралтара до Аляски? Или индейские племена переступили через гордыню, и, объединившись, сбросили бледнолицых в море?

Я проберусь домой как мышка, буду девочкой-паинькой, лишь бы добраться до шкафа с энциклопедией и дождаться по телику выпуска новостей. А то и правда сойду с ума — и тетя Нина не поможет.

Но это потом. А сейчас — расслабить взгляд, чтобы пена прибоя превратилась в размытый туман, ни о чем не думать, кроме преграды на дороге, и аккуратно…

Раз…

Два…

Три.

Пошла муха на базар

…и купила…

К. Чуковский, «Муха-Цокотуха»

— Моё тело — Солнце, — говорит Тася, гордо подняв подбородок. — Моя правая рука — ультрафиолетовый шквал, а левая — северное сияние. Я умею постоять за себя.

Игры кончились. Я держу Тасю за талию, и она вроде бы не отстраняется, но прижать ее к себе почему-то не удается. Руки отставлены чуть назад, как крылья. В глазах плещется безумие.

Откуда ждать помощи? Мой самый родной человек вязнет в болезненных фантазиях, в миражах треклятого Рассвета. Как отвлечь ее от этого морока, что может простой художник? Здесь нужен спец, вменяемый психиатр — а бывают ли такие? — и никаких госпитализаций, не отдам!

— Что, Костенька, — презрительно цедит Тася. — Думаешь, рехнулась? Не веришь мне? И даже факты боишься сопоставить. Да?

Я мямлю что-то нечленораздельное. Когда человек не в себе, в дискуссиях нет толку. Она станет ловить меня на наживку здравого смысла, строить в цепочки доказательства своих уникальных способностей, пересказывать события в свете ее колдовского влияния на окружающий мир.

— Не веришь, — констатирует Тася, решительно выворачиваясь из кольца моих рук.

И уходит на кухню. Загромыхала посуда, защелкали чайники и тостеры, полилась вода.

— Опоздаешь на репетицию, — кричу ей вслед.

Хотя о репетициях Тася забывает уже три недели подряд. Балетки валяются в углу, небольшая спортивная сумка нараспашку пылится под вешалкой. С руководителем студии почему-то приходится общаться мне — и бессовестно врать о мелких и крупных тасиных болячках и авралах на работе.