Книга Проклятие Ирода Великого - Владимир Меженков

– Эй, Ирод, ты слышишь меня?

И, как много лет назад, Ирод задирал голову и отвечал старику, сложивши рупором ладони:

– Я слышу тебя. Говори, если тебе есть что сказать, хотя я предпочел бы, чтобы ты спустился вниз, где нам не придется надрывать горло.

– Тебе не придется надрывать горло, – кричал старик, – говорить буду я, а ты слушай и хорошенько запоминай все, что я тебе скажу. Меня зовут Давид. Тебе знакомо это имя? Так звали царя, возлюбленного Господом. Я не царь, я простой пахарь, о котором в одной из притчей Соломоновых сказано: «Богатство от суетности истощается, а собирающий трудами умножает его». Здесь со мной находятся моя жена и семеро моих сыновей. Все они, как и эти малодушные, которых ты купил обещаниями сохранить им жизнь и одариваешь теперь деньгами, тоже хотят спуститься к тебе.

Ирод покрывался холодным потом, зная, что последует за этими словами, и потому в отчаянии кричал старику, втайне надеясь, что на этот раз все случится не так, как случилось тогда:

– Ну так пусть спускаются, они получат то же, что и другие, которых ты называешь малодушными!

Но ничто не изменялось в видениях Ирода, и то, что случилось однажды, повторялось снова и снова.

– Не перебивай меня, я еще не все сказал, – кричал старик. – Есть ценность, которая превыше и твоих денег, и самой жизни. Эта ценность – свобода. Со времени исхода из Египта для евреев не было ничего дороже, чем свобода. Заметь: я говорю о евреях, а не о твоем паскудном племени идумеян, которые не то что свободу, но и право первородства готовы отдать за миску чечевичной похлебки. Ты, Ирод, раб от рождения и рабом останешься навсегда. Евреи никогда не признают твоей власти над собой, будь ты не римлянами, а самим Господом Богом помазан на царство. Сколь бы ни был почитаемый мною Антигон жесток, искалечивший своего дядю-первосвященника, но он еврей и уже одним этим достойней тебя, поскольку из вас двоих именно он и по праву рождения, и по праву принадлежности к роду Маккавеев принадлежит к избранному Богом народу. А ты, как я уже сказал, раб, обязанный подчиняться нам, евреям, а не властвовать нами…

Ирод зажимал уши, чтобы не слышать в очередной раз то, что произнес однажды старик, и кричал ему с узкой горной тропы, где не разъехаться двум телегам:

– Глупец! Ты можешь умничать сколько твоей душе угодно, но при чем здесь твои жена и дети, которые хотят спуститься к нам? Отпусти их, не делай их заложниками своего сумасбродства.

– Тебе придется помочь им предстать перед тобой, – говорил старик и, обернувшись, вывел за руку на площадку бледного молодого человека. – Получи старшего моего сына, – кричал он, подводя его к краю площадки, ударом ножа поражал сына в спину и сбрасывал в пропасть.

Ирод, понимая, что вся эта ужасная сцена грезится ему, тем не менее не мог совладать с собой и кричал что есть мочи, пугая раба-эфиопа и ночную стражу, таившуюся за высокой двустворчатой дверью с вырезанными на ней лилиями:

– Остановись! Не обагряй руки свои кровью невинных детей своих!

– Тебе, инородцу и простолюдину, никогда не понять, почему свободолюбивые евреи предпочитают смерть рабству! – отвечал старик, выводя на площадку второго своего сына.

Ирод заклинал старика всем святым, что только еще теплится в его душе, не безумствовать, бесчисленное множество раз повторял, что никто не покушается на его свободу, что он волен жить и поступать так, как ему заблагорассудится, но старик упрямо говорил, что Ироду, рабу от рождения, никогда не понять величия души и самого ничтожного из евреев, продолжая закалывать одного за другим всех своих сыновей. Сбросив в пропасть последнего, седьмого сына, которому не было еще пяти лет, он выводил на площадку свою жену, еще не старую, оцепеневшую от ужаса женщину. Заколов и жену и сбросив ее в пропасть, он кричал, и крик его многократным эхом отзывался в воспаленном сознании Ирода, рассыпался на отдельные слова-гвозди, которые впивались в мозг и сердце царя:

– Ирод, ты еще слышишь меня? Перед светлыми душами моих любимых сыновей и жены я говорю тебе: будь ты проклят!

Проклят, проклят, проклят!! – звучало в голове и сердце Ирода.

Пережив очередной такой кошмар, Ироду с наступлением утра хотелось отправиться в горы Галилеи, отыскать там пещеру, в которой скрывался старик со своей семьей, взобраться в нее по веревочной лестнице, а очутившись на узкой площадке, вонзить себе в живот нож и, согнувшись от боли, рухнуть в бездонную пропасть.

5

На этом испытания, выпавшие на долю Ирода, не кончились. Оставшись один, без семьи и друзей, он с еще большим рвением стал заниматься внуками и внучками. Обладая феноменальной памятью и обширными знаниями, Ирод вкладывал их в детей Александра и Аристовула, радуясь, что те легко усваивают все, чему учит их дед. Ирод не замечал или не хотел замечать, что происходило в это время во дворце. До него доходили обрывочные слухи о том, что всеми женщинами в доме командует уже состарившаяся, невероятно погрузневшая Дорис. Под ее влияние подпали даже некоторые мужчины, и прежде всего младший брат Ирода. Наконец женившийся на достойных женщинах, став отцом нескольких дочерей, Ферора продолжал любить свою рабыню-италийку, не давая ей, впрочем, вольной, чтобы та не вздумала сбежать от него. По требованию малограмотной Дорис Ферора состоял в активной переписке с ее сыном Антипатром, загостившимся в Риме. Он подробнейшим образом информировал его обо всем, что происходило в доме (дела в Иерусалиме и стране Антипатра не интересовали) и получал от него краткие инструкции, как ему вести себя и что кому говорить. Не без влияния Антипатра во дворце появились фарисеи. Поселившись здесь, они стали живой связью между Дорис и Антипатром, с одной стороны, и первосвященником Матфием, с другой. Последний вообще обрел огромное влияние не только на евреев в стране, но и евреев, проживающих в диаспорах. Авторитет Матфия возрос настолько, что он стал вмешиваться в дела управления Иудеей, уверяя всех, что поступает так по настоянию Антипатра, которому Ирод всецело доверяет.

Это не нравилось первому министру Птолемею, который оказался под двойным прессом: он должен был слушаться указаний как Антипатра, находящегося в Риме, так и персвосвященника Матфия, по требованию которого заседания правительства все чаще стали проходить в синедрионе. Сверх того, Птолемей должен был согласовывать свои решения и с Дорис, которая решительно ничего не понимала в государственных делах, но которой также хотелось подчеркнуть свою лояльность Матфию, который нравился ей как мужчина.

Птолемей понимал, что в случае смерти Ирода фактическим царем Иудеи станет не Антипатр, не обладавший опытом и знаниями отца, а Матфий – этот в сущности недалекий и тщеславный человек, кичащийся точным соблюдением всех предписаний закона и уже по одному поэтому пользующийся особым благоволением Предвечного. Матфий не упускал ни одного случая, чтобы подчеркнуть свое превосходство над первым министром. Для этого он даже переиначил поговорку: вместо «что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку», он стал к месту и не к месту говорить: «что дозволено еврею, то не дозволено греку», тем самым напоминая всем, что хотя Птолемей и принадлежит к иудейской вере, но, как природный грек, он стоит неизмеримо ниже еврея.