Книга Лучи уходят за горизонт. 2001-2091 - Кирилл Фокин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Просто никто не хочет выходить на связь с теми, кто принимает приказ расстреливать детей за проявление высшего разума.
— Нам Ен, — оборвала она его, — хочешь поговорить об этом? Хочешь меня обвинить, как и все они?
Нам Ен молчал.
— «Гаммы» не были детьми, как ты это себе представляешь. Существа без возможности сделать выбор, способные только подчиняться. Человечество убивает миллиарды таких созданий ради пропитания, но мало кто называет это геноцидом, ведь речь идет о животных. — Он молчал. — Люди — это просто высокосоциальные животные.
— Мне жаль, что ты так и не познакомилась с моим отцом. Если бы его не убили накануне вашей встречи, вы бы смогли поговорить. Может, ты бы поняла. Мир, задуманный тобой — это не мир людей. Твоё холодное, безнадёжное будущее…
— Безнадёжное будущее? — переспросила она. — А может, безнадёжное настоящее? Я, в отличие от тебя, жила в этом «мире людей». Вот он по-настоящему холоден. Эволюцию человечества нельзя остановить, и эволюцию человеческой морали — тоже. «Акт Касидроу» — неизбежная бессмысленная реакция, она замедлит прогресс, но не остановит его.
— Ты даже не можешь признать, что совершила ошибку?
— Ошибку? — Элизабет покачала головой. — Иоанн Касидроу совершил ошибку, когда уничтожил экономику Пакистана — и выбросил на улицы, погубил миллионы? Твой отец совершил ошибку, когда из-за разоблачения Кимов тысячи покончили с собой?
Нам Ен не отвечал.
— Наш эксперимент — жестокий, антигуманный, но успешный. Как эксперименты Павлова, как эксперименты первых вивисекторов. Я вылечила Болезнь. Я создала богов. Я расширила границы нашего понимания мира. Сеть поглощает нас. НБп совершенствует нас. Ты думаешь, эти моралисты из ООН уничтожили протоколы «Счастья»? Нет. Даже они понимают их значение, они сохранили их для себя и своих детей. Мои «альфы» меняют мир, и скоро всю власть добровольно отдадут в их руки. Наше время ещё придёт — и даже Иоанн Касидроу, который считает себя нашим врагом, в конечном итоге окажется на нашей стороне. Время настоящих испытаний, время настоящего изменения человечества только начинается. — Она улыбнулась. — Ты вернулся в интересное время.
— Мне трудно это понять, Элизабет, — признался Нам Ен. — Я счастлив, что вернулся в тот же мир, откуда улетал, а не в твою утопию. Но я не знаю. У меня, в отличие от тебя, нет ответов на все вопросы. Я тебя любил, и это чувство… Странно, я думал, оно прошло, но вот мы стоим друг напротив друга, и, несмотря на НБп, я чувствую, как моё сердце бьётся чаще. Я не хочу это останавливать.
— Благодаря НБп. Не вопреки ему.
— Я не знаю, Элизабет, — он вглядывался в неё, — иногда мне кажется, что лучше бы я погиб, потому что, обретя надежду в космосе, я чуть не потерял её на Земле. Я могу сознаться в этом только тебе: я не знаю, права ли ты, и я не хочу принимать ничью сторону. Ты отдавала чудовищные приказы, и с этим мне всё ясно. Но Комитет по контролю, ООН, моя сестра, Касидроу… «Счастье планеты» стало возможным лишь потому, что Комитет сосредоточил в своих руках слишком много власти. Они выучили урок? Нет, они создали ещё больше контролирующих органов. Они разрушают одни стены, но тут же возводят другие, и в век НБп… Эти стены будут прочнее берлинских, прочнее железного зонтика над КНДР. — Он помолчал. — Я помню, та женщина, которую я любил и от которой хотел иметь сына, говорила, что НБп не разделяет, а объединяет людей.
— И она до сих пор в это верит. Наша история только начинается, дверь в будущее открыта и приглашает войти, — Элизабет кивнула в сторону Иоанна, уже нетерпеливо поглядывавшего на родителей. — Я так завидую ему. Даже если я умру, он увидит, как моя мечта обретает воплощение.
— Возможно, ты права.
— Всё, через что я прошла, что случилось — отчасти из-за меня, я не отрицаю — в Тамале… Я не сожалею. И прощения у тебя не прошу. Если ты не хочешь больше меня видеть — это твоё право.
Он смотрел на неё.
— В ином случае, — продолжила она, — ты можешь пойти вместе со мной.
— Пойти куда? — прервал он её. — Элизабет, ты и Касидроу — две стороны одной монеты. Поэтому ты и назвала сына в его честь…
— Нет.
— …потому что вы похожи и видите друг в друге отражение. Я не хочу судить тебя. Но и участвовать в этом тоже не буду. Воздух Земли душит меня. Через месяц я улетаю обратно на Марс, а пока хочу побыть с сыном, которого вижу первый и, возможно, последний раз в жизни. А ты…
Он подошёл к ней совсем близко, и она подумала, что он хочет её поцеловать. Но нет — он только взял её ладони и легонько сжал.
— Я рад, если прошлое действительно умерло для тебя. Можешь присоединиться к нам с Иоанном, если хочешь. Я не буду против.
Он подошёл к маленькому Иоанну, наклонился и что-то сказал, показывая на вытянутую в серое зимнее небо статую Нам Туена. Потом взял его за руку и повёл прочь, и ребёнок смеялся, хрустя подошвами по свежему снегу. Обернулся и посмотрел на мать.
Элизабет стояла и смотрела на них двоих — на отца и сына, названного в честь человека, которого считала своим другом и который теперь ненавидел и презирал её. «Пусть так, — думала она, — время ещё придёт, а мои чувства к нему останутся неизменны». Как и чувства к Нам Ену — они действительно исчезли из её души за ненадобностью, но здесь, на площади Объединения, она намеренно воскресила их, и сердце действительно, как отметил Нам Ен, билось быстрее.
Мужчина в красной куртке «Шугуана» и десятилетний мальчик в чёрном пальто — Элизабет шагнула к ним, но напоследок обернулась и бросила взгляд на памятник. Серое небо над ним меняло цвет: сперва посветлело, затем стало сине-красным, слилось в малиновое — и наконец сгустилось в цвет пурпура. С недавних пор этот цвет — ностальгический, успокаивающий, служащий важным напоминанием — стал ей даже нравиться. Она примирилась с ним.
«Скорое небо сингулярности, — подумала Элизабет, — пурпурного цвета. Как я раньше этого не понимала».
В городе Алессандро арендовал автомобиль и ещё в сумерках выехал на восток — к оборудованной для туристов наблюдательной площадке на берегу реки Сырдарьи. Возвышенность уже оккупировали журналисты и пенсионеры-путешественники, но Алессандро не возражал и проехал ещё километр на север, к подножью холма, где никого не было и откуда он мог насладиться зрелищем в одиночестве.
Он заглушил двигатель, взял термос и согревающий плед, забрался на крышу машины, сел, скрестив ноги, и принялся ждать. Скоро начало темнеть, ударил ночной морозец. Сзади до Алессандро доносились крики, он обернулся и увидел холм, весь усыпанный огнями. Там собрались тысячи людей — и их взгляды были направлены в полное серебряных звёзд небо. Они тоже ждали.
Запуск первой партии межзвёздных зондов фон Неймана хотели день в день приурочить к стотридцатилетней годовщине полёта Гагарина, но из-за неизбежных накладок перенесли на шестнадцать дней позже. И сейчас, в эти самые минуты наступающей ночи, к старту готовились пятнадцать шаттлов-носителей, в чреве каждого из которых находились миллионы космических нанокораблей. Выйдя за пределы Солнечной системы, они разовьют максимально возможную скорость и отправятся к близлежащим звёздным системам, где, обнаружив экзопланеты, построят микроскопические базы и заводы, из которых появятся новые нанокорабли, и полетят к новым звёздным системам и новым планетам, и повторят цикл ещё раз.
