Книга Королева викингов - Пол Андерсон

Воздух был неподвижным и пронзительно морозным. Гуннхильд слышала лишь бормотание прибоя, волны которого вяло накатывались на берег. От ее дыхания поднимался белый, как иней под ногами, пар. Над головой нависало огромное небо; звезды чуть ли не соприкасались одна с другой в этой черноте, которую пересекал навеки замерзший Лыжный Путь, исходивший… Она не знала, откуда он мог исходить.

Боги, Силы, Земля, Небо, выслушайте меня, шептала она, запрокинув лицо. Здесь я стою не для того, чтобы просить, но чтобы предлагать сделку. Даруйте победу моим сыновьям. Дайте мне знак — любое знамение, видение, полет птицы, сновидение, что угодно… Тогда, Христос, если это будет от тебя, я стану твоей. Я отрекусь от всех других, от всего, что ты называешь злом, я буду молиться и плакать, бороться за веру и подавлять язычников, отправлюсь в паломничество, дам клятвы и стану монахиней, сделаю все, что бы ты ни потребовал от меня.

Если же это будет от тебя, Один, я совершу великие жертвоприношения, целые стада обагрят кровью твои святилища, на ветвях будут раскачиваться повешенные люди, а церкви повсюду запылают. О, сначала мне придется заставить покориться моих сыновей, но это я смогу. Один, отец Всего, бог Войны; Тор, оберегатель, повелитель бурь, Фрейр, Фрейя, Ньёрд, которые возрождают жизнь и заставляют море делиться с нами своими богатствами: даруйте нам победу и дайте мне знамение в том.

Я же тем временем — я отправлюсь в дом моей дочери, дочери Эйрика, где буду вольна призвать вас, Земля, Небо, Воды, Огонь и все потаенные Силы. Вы даруете нам победу, а я… я не знаю, чем смогу отплатить вам, разве что обращаться с нашими финнами лучше, чем прежде. С вами я не могу заключить сделку. Вас мне придется просить.

Но, кем или чем вы ни были бы, даруйте нам победу. Только дайте мне знать об этом.

В вышине мерцали бессловесные звезды. Гуннхильд возвратилась в дом.

Утром она вновь принялась за повседневные будничные занятия.

Год шел своим чередом, и солнце уже повернуло на весну. Первые корабли с самыми смелыми моряками вышли в Северное море.

Так Оркнейских островов достигли известия о том, что происходило в Норвегии. Погода там стояла прекрасная. Поля сулили прекрасный урожай, а рыбацкие угодья — отменные уловы. Народ был счастлив. Язычество вновь набрало силу. Христианство прозябало в почти полном забвении. Ярл Хокон взял в жены Тору, дочь могущественного вождя Скага Скоптасона. Она была очень хороша собой, и он любил ее, хотя — хихикая, добавил рассказывавший все это человек — это не мешало ему тешиться с другими женщинами при каждом удобном случае.

Хокон был достаточно хорош для этих людей, с горечью думала Гуннхильд. А ее сыновья — нет.

Впрочем, мы еще посмотрим.

Гудрёд собирал своих викингов, Рагнфрёд готовил флот.

Гуннхильд готовилась к переезду в Раквик.

XXVI

Сильный холодный ветер дул с запада, гоня по небу клочковатые серые облака. Они то и дело закрывали солнце, поднимавшееся над скалами Хоя. На утесах и шхерах ютились бесчисленные морские птицы. С волн — они были то серо-стальными, то зелеными, когда на них падали лучи солнца, — срывались клочья пены. Волны накатывались на северный мыс и южные утесы, разбивались, высоко взметая тучи брызг, и откатывались назад, оставляя полосы густой пены. Звуки, которые раздавались при их отступлении, мог бы издавать глотающий и чавкающий великан. Затем прибой предпринимал новую атаку, затем еще одну, и так до бесконечности. Даже за толстыми стенами дома дочери Гуннхильд слышала пронзительное завывание ветра, а временами ей казалось, что кости ее старых ног улавливают подземную дрожь.

Она покинула постель, чтобы найти Рагнхильд. При закрытых дверях, с плотно запертыми ставнями на окнах, комната была темной, словно на дворе стояла зимняя ночь. Пламя в очаге бормотало и выбрасывало вонючий дым, но давало совсем немного тепла. Глаза кошки, гревшейся возле огня, мерцали, как блуждающие огоньки. Одежда младшей из женщин вполне соответствовала такой погоде, но лицо ее, полускрытое низко повязанным платком, казалось изможденным и бескровным. Старшая была облачена лишь в длинную шерстяную ночную рубаху.

— Ты долго спала, мать, — негромко сказала Рагнхильд.

— Меня задержали сновидения, — ответила Гуннхильд.

— И что же они сказали тебе?

— Если я собираюсь присмотреть за королем Рагнфрёдом, моим сыном, твоим братом, то сегодня как раз тот день, когда нужно за это взяться.

— А можно ли доверять этим снам? — Голос Рагнхильд стал еще слабее. — Мои так часто бывают губительными. Трупы выходят из своих могил и лезут на крышу. Она прогибается под их тяжестью. Или же я одна в пустынном месте, и со всех сторон идут мертвецы, идут за мной. Их раны зияют, словно раскрытые рты…

Были ли среди них Арнфинн и Говард? А сколько еще иных? Гуннхильд хотела прижать дочь к себе, погладить рыжие волосы, спеть ей колыбельную песню. Нет, она понимала, что из этого ничего не вышло бы. Возможно, позже, когда они вернутся в Норвегию, после того, как Рагнхильд несколько лет пробудет королевой, станет любимой, ребенок, захороненный в ней, сможет вновь пробудиться и рассмеяться. Но до тех пор ветер будет заглушать любые колыбельные. К тому же Гуннхильд не смела мешкать. Ей предстояло трудное колдовство.

Ей не оставалось ничего иного, как только сказать:

— Дочь Эйрика Кровавой Секиры не должна испытывать какой-либо страх перед могильными холмами или призраками. Со мной такого никогда не бывает. — Это было сказано не совсем искренне. Она поспешила отогнать воспоминания о некоторых вещах. — А эти сновидения были именно теми, которые я призывала. Ты же слышала, как я пела вчера вечером. Я знаю, что делаю. Теперь я должна или продолжать, или расстаться с вызванными силами.

— Ты… Может быть, ты поешь сначала?

— Нет, этим лучше заниматься на голодный желудок. Только проследи, чтобы я оставалась одна. Постарайся, чтобы не было никакого шума, который мог бы обеспокоить меня.

Рагнхильд выпрямилась.

— Не будет, — коротко ответила она. Потом она взглянула на двух рабов, мужчину и женщину, сидевших, скорчившись, в углу, и пальцем указала им на дверь. Они неслышно выскользнули из дома. Из этого поселения вряд ли могли разойтись какие-нибудь сплетни.

Гуннхильд зажгла свечу от пламени очага, направилась в отдельную комнату и закрыла за собой дверь. Это было помещение без окон шириной около десяти футов прямо под балками из кривых, выловленных из моря бревен. Под стропилами сгустилась темнота — собственная маленькая ночь, разгоняемая лишь слабеньким огоньком свечи. Сухо шелестел под ногами тростник. Посередине стоял высокий трехногий табурет, на который Гуннхильд теперь поставила подсвечник. Затем она нагнулась, наклонила свой заветный сундук и достала ключ, лежавший под углом на полу. От усилия она почувствовала в бедре такую боль, будто туда попала стрела.

Гуннхильд вынула бубен, ожерелье, кости. Сняла и бросила в сторону свою длинную ночную рубашку, сразу же ощутив резкую холодную сырость. Она расплела косы и распустила седые локоны так, чтобы они прикрывали обмякшие груди и живот, который свисал — о, еще не так уж сильно — на бедра. Кожа на нем была белая, как на рыбьем брюхе. Зато ее руки… ее руки почти не были затронуты временем: на коже почти не было морщин, да и суставы пока еще не распухли. Ногти она всегда коротко подстригала. Эйрик узнал бы эти руки.