Книга Мельмот Скиталец - Чарлз Роберт Метьюрин

– Прости меня, милый, – сказала Исидора, – может статься, что обидела я тебя последний раз; так неужели же ты сейчас не простишь мне последнюю обиду?

Мельмот был, должно быть, настолько поглощен своими мыслями, что оставил без ответа даже ее слезы. После нескольких минут мрачного молчания он наконец сказал:

– Вместе с отцом твоим прибывает жених, с которым тебя уже обручили; отец Монтильи умер; все приготовления к твоей свадьбе уже закончены; жених твой приезжает, чтобы сыграть свою свадьбу с чужою женой; вместе с ним приезжает твой вспыльчивый точно порох брат: он ездил встретить отца и будущего зятя. По случаю твоей свадьбы в доме будет большое торжество; ты, может быть, прослышишь, что на празднестве этом появился странный гость, – я там буду.

Исидора оцепенела от ужаса.

– Торжество! – повторила она. – Свадьба! Но ведь я твоя жена и вот-вот стану матерью!

* * *

В эту минуту раздался топот копыт; слышно было, как множество всадников приближается к дому, как слуги бегут встретить их и помочь им сойти с лошадей, и Мельмот, подняв руку не для прощанья, а, как показалось Исидоре, с угрозой, мгновенно исчез; а через час Исидора опускалась уже на колени и кланялась отцу, которого не видела ни разу в жизни, позволила Монтилье приветствовать себя и приняла поцелуй брата, который едва прикоснулся к ней, раздраженный ее холодным обращением и замеченной в ней переменой, когда она вышла ему навстречу.

* * *

Семейное свидание это происходило так, как то было принято в те времена в Испании. Альяга поцеловал холодную руку своей постаревшей жены; многочисленные слуги дома выразили надлежащую радость по случаю возвращения своего господина; отец Иосиф напустил на себя еще более важный вид и громче, нежели обычно, потребовал, чтобы подали обед. Монтилья, будущий муж, человек хладнокровный и спокойный, относился ко всему безучастно.

Все было приглушено наступившим спокойствием, недолгим и ненадежным. Исидора, которая так боялась приближавшейся опасности, почувствовала вдруг, что страхи ее улеглись. Должно быть, час этот был не так еще близок, как она думала, и она сумела найти в себе достаточно выдержки, чтобы выслушивать ежедневные разговоры о своей приближающейся свадьбе, меж тем как ее доверенные слуги то и дело смущали ее своими намеками на то, что событие, которого они ожидают, произойдет очень скоро. Исидора мужественно все выслушала, почувствовала, перенесла: торжественные, степенные поздравления отца и матери, самодовольные ухаживания Монтильи, вполне уверенного в своей невесте и в ее приданом; угрюмую уступчивость брата, который не мог не согласиться на этот брак, однако непрестанно намекал на то, что его сестра могла составить более удачную партию. Все это проплывало перед ней как во сне; настоящая жизнь ее шла, должно быть, только в глубинах души. «Если бы мне пришлось стоять перед алтарем, – думала она, – и моя рука была бы в руке Монтильи, Мельмот все равно бы меня от него избавил». Эта страшная уверенность глубоко в ней укоренилась; образ, исполненный чудовищной, сверхъестественной силы, вставал перед нею всякий раз, когда она думала о Мельмоте, и застилал собою все остальное; и образ этот, который в первую пору их любви причинил ей столько страха и тревоги, теперь сделался ее единственною опорой в часы невыразимого страдания; так те несчастные женщины восточных сказок, чья красота возбудила ужасную страсть некоего злого духа, в час свадьбы ждут, что этот соблазнивший их дух вырвет из объятий сраженных горем родителей и растерявшегося жениха жертву, которую он приберег для себя и чья беззаветная преданность ему служит оправданием богопротивного и противоестественного их союза[146].

* * *

Сердце Альяги ширилось, когда он предвкушал, что его заманчивые планы скоро осуществятся, а вместе с сердцем щедро открывался и кошелек, который был извечным его пристанищем, и владелец его решил устроить по случаю бракосочетания своей дочери великолепнейший праздник. Исидора помнила, как Мельмот предсказал ей, что наступит этот роковой день, и его слова «Я там буду» среди того ужаса, который ее охватил, на какое-то время принесли ей успокоение. Однако по мере того, как приготовления к свадьбе совершались у нее на глазах – а с ней то и дело советовались о том, как лучше убрать и украсить комнаты, – она теряла присутствие духа; она бормотала в ответ что-то совсем невнятное, а в остекленевших глазах ее был ужас.

Вечером этого дня должен был состояться костюмированный бал. Исидора подумала, что, может быть, Мельмот воспользуется этим случаем, чтобы устроить ее побег; она ждала, что услышит от него какой-то намек, что он подаст ей надежду, что он шепнет ей, что бал этот облегчит ей возможность вырваться из сетей смерти, которые, казалось, опутывали ее со всех сторон. За все время он не проронил об этом ни слова, и наступавшая было твердая уверенность, что она может на него положиться, оказывалась через минуту потрясенной в своих основах зловещим его молчанием.

В одну из таких минут, которые становились для нее нестерпимыми от убежденности, что роковой час уже близок, она взмолилась:

– Увези меня… увези меня из этого дома! Жизнь моя уже ничего не стоит; это дыхание, от которого скоро не останется и следа; но рассудку моему каждую минуту грозит опасность! Я не в силах вынести всех ужасов, какие выпали на мою долю! Сегодня меня целый день водили из комнаты в комнату и заставляли смотреть, как их украшают ко дню моей свадьбы! О Мельмот, если ты уже больше не любишь меня, то по крайней мере будь ко мне милосерд! Спаси меня от этого ужаса, которому нет названия! Если тебе не жаль меня, то пожалей твоего ребенка! Я не отрывала от тебя глаз, я ловила каждое твое слово, ища в нем проблеск надежды, и у тебя не нашлось для меня ни единого звука, ни один твой взгляд не принес мне этой надежды! Я схожу с ума! Ничто не может теперь меня взволновать; ничто, кроме неизбежных и уже наступивших для меня ужасов завтрашнего дня. Ты говорил, что можешь подходить к стенам этого дома, беспрепятственно проникать внутрь, не вызвав ни в ком подозрений и не боясь, что тебя обнаружат; ты хвалился, что умеешь окружить себя облаком непроницаемой тайны. Так теперь, когда мне уже нет исхода и часы мои сочтены, окутай меня ее страшным покровом, чтобы я могла бежать, пусть потом он даже обернется для меня саваном! Вспомни только, как ужасна была ночь нашей свадьбы! Я шла за тобою в страхе, но я тебе верила; от одного твоего прикосновения раздвигались все земные преграды, ты вел меня неведомым мне путем, но я шла за тобой! О, если ты действительно владеешь этой таинственной и непостижимою силой, о которой я не смею тебя расспрашивать и в которую не могу поверить сама, яви ее ради меня в эту ужасную минуту… помоги мне бежать; мне не выжить, и хоть я и чувствую, что жить мне осталось слишком мало, чтобы я успела поблагодарить тебя потом за все сама, с тобой останется тот, кто без слов, одной улыбкой напомнит тебе о слезах, которые я проливаю теперь; и если проливала я их напрасно, то улыбка его, когда он будет играть с цветами на могиле у матери, будет для тебя горьким упреком!