Книга Домик в Оллингтоне - Энтони Троллоп

– Стоит только прибегнуть к своему мужеству. Ты не устрашился бешеного быка, не устрашился того негодяя, которого поколотил на станции железной дороги. Ты имеешь достаточный запас мужества этого рода. Теперь ты должен доказать, что ты имеешь и другой род мужества. Ты знаешь сказку о мальчике, который не расплакался, когда волк укусил его под рубашонкой. Большая часть из нас имеет волка, который кусает за что ни попало, но кусает через платье, так что свет не видит следов укушения, и нам следует держать себя так, чтобы свет и не подозревал даже, что мы укушены. Мужчина, который выдает себя за несчастного, бывает не только жалок, но и становится противен.

– В том-то и дело, граф, что волк укусил меня не сквозь платье, это всякому известно.

– В таком случае пусть те, которым известно это, узнают также, что ты можешь переносить подобные раны без жалобы. Откровенно скажу тебе, что я не могу сочувствовать плаксе-любовнику.

– Я знаю, что показался уже смешным перед всеми. Сожалею, что приехал сюда, лучше бы мне никогда не встречаться с вами.

– Напрасно это говоришь, любезный мой друг, лучше прими мой совет и помни, что я говорю тебе. Я вполне сочувствую твоему горю, но не сочувствую ни внешнему его выражению, ни унылым взглядам, ни печальному голосу, ни жалкому виду. Мужчина должен выпивать рюмку своего вина и показывать вид, что находит в нем удовольствие. Если он не в состоянии выпить ее, то он вовсе не мужчина. Одевайся же, мой друг, и приходи к обеду, как будто с тобой ничего не случилось.

Лишь только граф удалился, Джонни Имс посмотрел на часы и увидел, что до обеда оставалось минут сорок. Пятнадцати минут было совершенно довольно для того, чтобы одеться, и потому для него оставалось еще достаточно времени посидеть в кресле и обо всем передумать. В первые минуты он очень сердился, когда его друг сказал ему, что не может сочувствовать плаксе-любовнику. В этом слове заключалось много злобы. Так он чувствовал, когда услышал его, и так продолжал он думать в течение получаса, проведенного в кресле. Но, по всей вероятности, оно сделало для него гораздо больше добра, чем всякое другое слово, когда-либо сказанное графом, или всякое другое слово, которое бы граф мог употребить. «Плакса! Я вовсе не плакса, – сказал он самому себе, вскочил со стула и в ту же минуту снова опустился. – Я ничего не сказал ему. Я ничего не говорил ему. И к чему он пришел ко мне?» А все же хотя он в мыслях своих и порицал лорда Дегеста, но сознавал, что лорд Дегест был прав. Он сознавал, что действительно был плакса, и начинал стыдиться самого себя и в то же время решил, что будет вести себя, как будто с ним не приключилось никакого горя. «Я придержусь его совета и сегодня же напьюсь допьяна». Потом, для большей бодрости, Джонни запел: «Не забочусь о том, что не любит она»…

«Нет, я очень забочусь. Что это за человек, который написал подобные стихи, подобную ложь! Я думаю, всякий заботится, кроме разве бездушного зверя».

Несмотря на то, когда пришло время спуститься в гостиную, Джонни сделал усилие, которое ему посоветовал его друг, и вошел в эту комнату не с таким унылым видом, какого ожидали граф и леди Джулия. Они оба уже были там и разговаривали с сквайром, вслед за ним явилась и Белл.

– Не видал ли ты Крофтса сегодня? – спросил граф.

– Нет, я не встречался с ним.

– Еще бы! Где тебе с ним встретиться! Я хотел, чтобы он приехал к обеду, но, как кажется, он считает неприличным обедать в одном и том же доме два дня сряду. Это его теория, не правда ли, мисс Дель?

– Не знаю, милорд. Я, по крайней мере, не держусь подобной теории.

Разговор продолжался в этом роде, и Джонни увидел, что без всякого затруднения может кушать жареную баранину с выражением на лице полного удовольствия.

Мне кажется, не может быть ни малейшего сомнения, что во всех таких несчастьях, какое испытывал Джонни, страдания его увеличивались еще более от убеждения, что факты этого несчастья известны были всем окружавшим страдальца. Молодой джентльмен, с самым теплым сердцем и с самым сильным чувством, получив отказ от обожаемой им девушки, в таком только случае мог бы скушать превосходный обед, если бы был уверен, что из присутствующих с ним за обедом никто не знает об отказе. Но тот же самый молодой джентльмен найдет весьма трудным выполнить обеденный церемониал с видом действительного аппетита или гастрономического наслаждения, если будет убежден, что его собеседникам известны все факты его маленького несчастья. Вообще же можно допустить, что человек в подобном состоянии отправляется в клуб или ищет утешения в тенистых аллеях соседнего Ричмонда или Гамтон-Корта. Там, в уединении, он предается созерцанию своего положения и потом с особенным удовольствием уничтожает блюдо рыбы, котлету и умеренное количество хересу. По всей вероятности, он один отправляется в театр, и там, с едким сарказмом, начинает размышлять о суете мирской. После театра возвращается домой, разумеется, печальный, но до известной степени, закуривает сигару у открытого окна, иногда ставит перед собой стакан грогу и дает себе клятву сделать еще раз попытку. В таких случаях человек может доставить себе утешение, когда бывает один, или в толпе смертных, ничего не знающих о его несчастье, из этого нельзя не заключить, что положение Джонни Им-са было весьма жестокое. Он вызван был из Лондона, собственно, за тем, чтобы посвататься к Лили Дель, при этом сватовстве должны были присутствовать сквайр и Белл. Если бы все пошло хорошо, то ничего бы не могло быть приятнее. Джонни сделался бы героем дня, и ему все пропели бы хвалебный гимн. Но дело приняло совсем другой оборот, и ему трудно было выдержать себя, чтобы не показаться плаксой. Как бы то ни было, его усилия были таковы, что граф не мог не похвалить его за мужество, прощаясь с ним вечером, он не мог не сказать ему, что он славный малый и что у него все пойдет превосходно.

– Пожалуйста, ты не сердись на меня за грубые слова, – говорил граф.

– Я и не думал сердиться.

– Сердился, я знаю, да и должен был сердиться, но не нужно принимать всего в дурную сторону.

Джонни пробыл в доме графа Дегеста еще один день и потом возвратился в свой маленький кабинет в управлении сбора податей, к неприятному звуку колокольчика и еще более неприятному звуку оглушительного голоса сэра Рэфля.

Глава LIX

ДЖОННИ ИМС СТАНОВИТСЯ САМОСТОЯТЕЛЬНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ

На половине пути в Лондон Имс вынул из кармана письмо и прочитал его. Во время первой половины своего пути он размышлял о других предметах, и постепенно пришел к заключению, что в настоящие минуты лучше не думать больше об этих предметах, а потому, чтобы рассеять свои мысли, обратился к письму. Письмо было от Кредля и содержало в себе следующее:

«Управление сбора податей, – мая, 186*.

Любезный Джонни! Надеюсь, что известия, которые сообщу я тебе, не прогневят тебя, и из того, что я намерен теперь рассказать тебе, ты не выведешь заключения, что я намерен изменить дружбе, которую к тебе питаю. Нет человека (слово «человека» было подчеркнуто), внимание которого я ценил бы так высоко, как ценю твое, и хотя, после всего что слышал я от тебя при многих случаях, я чувствую, что ты не можешь иметь справедливого основания быть недовольным мною, но несмотря на то, в делах сердца трудно одному человеку понимать чувства другого, я знаю, что из-за любви какой-нибудь леди нередко возникают ссоры».