Книга Голод Рехи - Мария Токарева

сковороду. Рехи не обрел легкость призрака, не устремился безмолвным свидетелем. Нет, он путался в черных веревках, задыхаясь в их ледяной духоте. Сначала окутала невыносимая темнота, мрак шептался и словно желал исторгнуть из себя, выбросить. Но Рехи плыл вперед, раздвигая неверными руками тугие сплетения, которые все не являли истинную картину.

– Покажись! – не своим голосом громогласно потребовал он. Через него призывали Сумеречный и Митрий. Может быть, после этого сна несчастного Стража оставили бы в покое, если его считали всего лишь ключом. Они искали первопричину Падения. Достаточно узнать ответ, а потом – свобода, отдых.

Поддерживая себя слабой надеждой, Рехи двигался вперед, хотя больше всего желал проснуться, вернуться в мир живых и никогда больше не видеть мир перепутанных изломанных линий. Он смутно ощущал теплые прикосновения Лойэ, ее размеренное дыхание согревало левую щеку. Но все было по ту сторону недостижимого пробуждения, и Рехи оставалось лишь глубже нырять в бездонный колодец чужой памяти.

Вскоре тьма рассеялась. Он неожиданно услышал монотонный голос, который напевно повествовал легенду:

– Шел третий год войны жреца с богом. Бывший служитель Двенадцатого не знал пощады. Он хватал линии и перекручивал по своей прихоти, превращая в смертельное оружие. Двенадцатый свивал белые линии, отвечая тем же. И на тонком полотне линий мира образовывались все новые и новые прорехи. Люди же вторили безумию бессмертных, начиная войны. Уцелевшие короли сами не ведали, ради чего ведут армии на смерть. Великое затмение постигло мир, но закрыло не дневное светило, а разум людской.

Некто записывал на пергамент историю их мира. Голос летописца казался смутно знакомым, будто Рехи слышал его много раз.

– Четыре года назад меня вновь посетили неправедные видения от Тринадцатого. Поведал он мне о линиях, посулил еще большие горести миру. Предреченное Проклятым сбывается. Шел седьмой год сражения жреца с его богом. И в хаосе беспричинных войн их поединок успели позабыть, – продолжал скорбный рассказчик. – К началу седьмой зимы войны закончились поражением королей. Власти больше не существовало. Обескровленный народ думал, как жить дальше, пытаясь собрать скудный урожай с разоренных полей. Прорехи линий загнивали, словно старые раны. В середине лета седьмого на пашни выпал снег, а затем пришла саранча, которая пожрала луга и леса. Ее принес ураган, разрушивший немало хижин и дворцов.

Рехи с грустью вслушивался, представляя безрадостные картины. На руинах старого мира они все и жили. Войны и ураганы рушили дворцы, стирали фрески, как лица безвестно сгинувших в водовороте смертей.

– Спутанные линии не знали различий между богатыми и бедными. Осенью и зимой те и другие одинаково страдали от голода, одинаково косила их начавшаяся эпидемия.

Рехи уже не внимал голосу, а видел отдельными картинами города, искромсанные мором. Огромные бубоны, налитые коричневым гноем, одинаково покрывали крестьян и господ, которые еще недавно помышляли о новом переделе мира. Больше никто не затевал походов. Власть обесценивалась с каждым неурожаем.

– В восьмую зиму войны с богом единственным королем стал великий голод. Когда случился падеж скота, многие люди отведали мяса своих собратьев.

Рехи смотрел историю Падения, внимая рассказу безмолвного летописца – ни слова об эльфах, которые бы вкусили кровь. Значит, не тогда их настигло проклятье. Значит, не в ту пору пронзили их линии ненависти. Почему именно его несчастное племя эльфов? Рехи что-то упускал, а печальный свидетель разрушений не все знал. Но неизменно записывал, надеясь передать потомкам скорбные знания о войнах и разрушениях, чтобы не допустить нового затмения в умах. Да если бы слова прошлого берегли настоящее… Затмение разума – верное слово нашел загадочный рассказчик.

– Мор и холод сменились великой сушью. Видения мне больше не являлись. Шел двадцать первый год войны жреца с богом. В то лето жрец нашел своего незаконного сына Вкитора и вручил ему правление разрушенной крепостью – Бастионом. В насмешку. Как единственному потомку ненавистного ему короля, сгубившего принцессу Мирру. Молва доносит слова коронации: «Правь теперь тем, что так хотел получить твой король. Правь пустотой», – повествовал летописец, хотя рассказ его напоминал скорее отрывочные записки сумасшедшего. Рехи все больше терялся в догадках, кто же ему рассказывает. Он будто бы знал ответ, но не решался поверить.

– Великая сушь постигла все королевства. Не осталось больше господ и крестьян, потому что сама земля больше не плодоносила. Солнце не заходило даже ночью, пока не выжгло все вокруг. Говорили, что это сделал не жрец, а сам Двенадцатый, потому что страдания людей были слишком велики.

«Это как же? Двенадцатый убить всех хотел, чтобы не мучились? – поражался Рехи и внезапно узнал голос летописца: – Да это же мой старый адмирал!»

Картина вновь прояснилась, хотя черные линии поминутно стремились скрыть ее, точно отгоняли, запрещая докопаться до истины. Теперь уже Рехи не желал уступать. Он напрягал зрение и слух, больше не чувствуя дыхания Лойэ. В мире живых оставалось его тело, но не дух. Он приближался к разгадке великих тайн и знал, что только это подарит ему истинный покой. Лишь бы не смертельный покой…

Черные линии отступили, и он увидел перед собой желтый песок, еще не смешанный с пеплом, но раскаленный и мертвый. Среди дюн раскинулись палатки кочевников, сделанные из знакомых натянутых шкур. С тех пор три сотни лет их быт не менялся. Рехи невольно искал знакомые лица, но узнал лишь старого адмирала и еще двоих сутулых старцев – первых последователей эльфа-отшельника. Здесь их пока уважали, пока считали опорой и светочами. Но дух дикости уже окутывал стойбище. Начало и конец бесконечного пути встречались в тяжком сне.

– Не осталось в нашем мире ни птиц, ни зверей. И те, кто были ими, обращены ныне в чудовищ страшных, ящеров пустынных. Вещи забывают свое назначение среди запутанных линий, – вырезал на потрескавшейся дощечке старик-эльф. Двадцать лет скитаний исковеркали его, покрыли морщинами и шрамами, сделав похожим на иссушенное древо. Он сидел в палатке, устало глядя бесцветными глазами на застывшее в зените солнце.

– Великое горе постигло меня. Двадцать лет назад мы ушли нищими, чтобы воспрянуть духом и противостоять земным горестям. Но что сейчас? Наши возлюбленные дети и внуки уподобились зверям. Нет, сделались хуже зверей – поедают тех, кто попадается на пути. И не всегда ящеров, – вырезал на дощечке адмирал, проговаривая вслух. Его окликали молодые и ретивые воины:

– Эй, старик, хватит бормотать. Нам надо выдвигаться на охоту!

В них Рехи с сожалением узнавал себя. В этих порывистых звериных движениях, в голодном блеске запавших глаз. Вот они, дети вечного голода, пустынные эльфы, прилаживавшие наконечники к копьям. Но они