Книга Детская книга - Антония Байетт

45

В «Жабью просеку» приехали и Дороти, и Гризельда. Дороти сказала подруге, что Олив беспокоится за Тома. Она рассказала про древесный дом, судьба которого необъяснимым образом вызвала и у Дороти беспокойство за Тома. Гризельда сказала, что Вольфганг после представления пригласил их за сцену и показал сложные механизмы, управляющие куклами и марионетками. Ничего, в другой раз, добавила она. Дороти уже не в первый раз показалось, что Гризельда знает про Вольфганга и его дела больше самой Дороти, хотя именно Дороти он приходился братом. Наполовину братом, как Том.

В «Жабьей просеке» Олив мерила шагами прихожую — взад-вперед, подобно челноку в станке. Тихо, сказал Хамфри, глядя в окно. Виолетта подала девушкам чай. Весь дом был на ногах и глядел из окон: Гедда — мечась по всему дому, Виолетта — на кухне, Филлис и младшие мальчики — в детской. Гризельда упавшим голосом рассказала Олив о восторге, с которым зрители принимали пьесу.

Олив спросила:

— Что ты говорила про древесный дом?

— Когда я была тут в прошлый раз, я сказала: «Пойдем к древесному дому». Том не сказал мне, что его срубили. Взял и привел меня туда. Я подумала… я подумала, что это недобро с его стороны. — Она помолчала. — Но похоже на него.

— Очень похоже, — сказала Олив.

— На дорожке автомобиль, — сказала Гедда. — Там водитель, еще один мужчина и женщина в такой вуали. Они выходят. Похоже, это Дева Мэриан.

Гедда привыкла так называть миссис Оукшотт еще в детстве, когда подслушивала взрослых. Возможно, она не обмолвилась бы, если бы не так беспокоилась. Хамфри полоснул ее мрачным взглядом.

Автомобиль принадлежал Бэзилу Уэллвуду. Пассажир-мужчина снял очки-консервы и кожаную куртку и оказался Чарльзом-Карлом. Они вошли в дом и молча остановились. Мэриан Оукшотт произнесла:

— Я думала… хотела… поговорить с вами наедине.

Она обращалась к Хамфри. Олив сказала:

— Мы все здесь… Мы все здесь из-за… Вы можете говорить со всеми.

Виолетта забрала у Мэриан и Чарльза-Карла автомобильные куртки. Гризельда посмотрела на брата, удивленно нахмурясь.

— Я заехал в гости, — объяснил он, — и тут… Миссис Оукшотт хочет вам что-то сказать.

— Пожалуйста, зайдите, присядьте, — сказала Виолетта.

— Мэриан, расскажи, пожалуйста, — попросил Хамфри.

Мэриан Оукшотт сказала, что на гальке на мысу Дандженесс нашли легкое пальто — городское — и пару башмаков. Меток с именем на них не было. Они не побывали в воде. На пальто был ярлык портного из Севеноукса. В карманах нашли тринадцать желудей, конский каштан и полдюжины камушков с галечного пляжа. И программку «Тома-под-землей». Сложенную во много раз, до крошечного прямоугольника. Все эти вещи остались у береговой охраны. И нужно добавить, что Энн, дочь Элси Уоррен, видела из окна прохожего в такой одежде. Энн сказала, что это был высокий, худой, светловолосый молодой человек, который шел, это ее точные слова, «слишком быстро». Может быть, это ничего не значит. Мы все помним Бенедикта Фладда, сказала Мэриан. И добавила:

— Я никогда себе не прощу, если окажется, что я встревожила вас понапрасну.

— Боюсь, на это надежды мало, — ответил Хамфри.

— Я думаю, нам всем следует присесть, — заявила Виолетта.

Дороти взяла Олив — неловко, за предплечье — и повела в гостиную. Они сделали вид, что пьют чай, как ни в чем не бывало — с пирогом, водруженным на тарелку работы Филипа Уоррена.

Хамфри сказал, что поедет обратно в Дандженесс вместе с Мэриан и Чарльзом-Карлом, если тот не возражает.

Олив сказала, что она тоже поедет.

— Только не в этот путь, — отозвался Хамфри.

— Я не могу тут сидеть, — сказала Олив.

— Придется, — сказал он. — Придется.

На этот раз вышло не так, как с Фладдом. Через два дня тело запуталось в рыболовных сетях у Димчерча. Хамфри, который тогда опознал пальто и ботинки и вернулся в «Жабью просеку», поехал опознавать и это. Олив пыталась заявить, что поедет с ним, и кротко согласилась, когда Хамфри велел ей оставаться дома. Он вернулся весь белый и постаревший.

— Невозможно узнать, — сказал он Дороти. — Не как… не как человека.

— Я знаю, — ответила Дороти, которая изучала мертвецов, но только чужих.

Дороти осталась в «Жабьей просеке». Было расследование, затем похороны на кладбище при церкви Святой Эдбурги. Службу вел Фрэнк Моллет. Подавленная Олив цеплялась за Дороти. Потом был утешительный горячий чай в доме викария и некое подобие светской беседы. Артур Доббин открыл рот, чтобы поздравить Олив с успехом пьесы, но споткнулся об имя героя и не стал его произносить. Олив пронзила Доббина мрачным взглядом. Артур понял: она совершенно точно знает, о чем он сейчас подумал. Вместо этого он сказал, что на кладбище при церкви погода меняется каждые пять минут, и бедная женщина, как он ее про себя называл, перестала сверлить его взглядом и кратко улыбнулась. С начала и до конца она ни слова не сказала про Тома.

В «Жабьей просеке» Олив продолжала цепляться за Дороти.

— Ты единственная, кто знает, — сказала она.

Дороти не уехала. Дня два или три Олив жила как обычно. Отвечала на письма. Благодарила людей за добрые пожелания. Смотрела в окно на зимний сад, на заснеженные кочки пампасной травы.

Потом Филлис нашла мать лежащей без чувств у подножия лестницы. Олив отнесли наверх и уложили в кровать. Еще два дня она лежала камнем, потом попробовала встать и упала. Ее уложили обратно в большую кровать, где она когда-то сидела с Томом и сочиняла сказки про страну на одеяле.

Олив разрешила себе на миг подумать о нем. И вдруг комнату заполонили все Томы, когда-либо существовавшие, — белокурый младенец, дитя, делающее первый нерешительный шаг, маленький мальчик, цепляющийся за юбку матери, щурящийся в сумерках запойный читатель, прыщавый подросток, молодой человек, который куда-то идет, только что шел или вот сейчас опять пойдет. Они все одинаково были здесь, потому что никого из них уже нигде не было.

Она вспомнила сказку, которую рассказывала самой себе, — про молодую женщину, несущую сверток со смертями Пита и Пити, неустанно шагающую с запечатанным свертком сквозь непогоду по бесконечной равнине. Для этого в свертке места не было.

Она представила себе лес мальчиков-ровесников, вечно присутствующих, заполонивших ее комнату, и прежняя Олив машинально подумала, что в этом есть сюжет для сказки.

И поняла, что сюжета нет. Сказок больше не будет, театрально произнесла она про себя, неуверенная, то ли это очередная сказка, то ли действительно конец всего.

На ее страшный вой прибежала Дороти. Она дала матери успокоительное, оставленное врачом. Поправила подушки.