Книга Троцкий - Дмитрий Антонович Волкогонов

свое видение роли авангарда рабочего класса. «Когда нас упрекают в диктатуре одной партии… мы говорим: да, диктатура одной партии! Мы на ней стоим и с этой почвы сойти не можем»{1324}. Монополия одной партии на власть, на мысль, на решения – также один из истоков рождающегося тоталитаризма, который рано или поздно должен был привести большевизм к историческому поражению. Огосударствление единственной партии делало ее тоталитарной, полицейской. С. И. Гусев, бывший член РВС 2-й армии, а затем Восточного, Юго-Восточного, Южного, Кавказского и Туркестанского фронтов, комиссар Полевого штаба Реввоенсовета Республики, начальник Политуправления РККА, на XIV съезде ВКП(б) произнес страшные слова: «Что это за задушевные мысли, которые являются конспиративными от партии, которые нужно скрывать, ибо если кто-нибудь сообщает Центральному Комитету, то сейчас же начинают кричать, что это доносительство… Ленин нас когда-то учил, что каждый член партии должен быть агентом ЧК, т. е. должен смотреть и доносить… У нас есть ЦКК, у нас есть ЦК, я думаю, что каждый член партии должен доносить. Если мы от чего-либо страдаем, то это не от доносительства, а от недоносительства…»{1325} Более откровенно не скажешь. Потрясающий цинизм при полицейском мышлении партийного руководства окончательно превращал партию в инструмент тоталитарной диктатуры.

На II Конгрессе Коминтерна Г. Е. Зиновьев сделал доклад о роли коммунистической партии в эпоху пролетарской революции. Доклад прозвучал 23 июля 1920 года, а 26-го числа по этому вопросу выступил Троцкий. Отвечая испанскому синдикалисту Пестанье, Троцкий объясняет на примерах, в чем заключается роль коммунистической партии в России:

«Сегодня мы получили от польского правительства предложение о заключении мира. Кто решает этот вопрос? У нас есть Совнарком, но и он должен подлежать известному контролю. Чьему контролю? Контролю рабочего класса как бесформенной хаотической массы? Нет. Созывается Центральный Комитет партии, чтобы обсудить предложение и решить, дать ли на него ответ, и какой. А когда мы должны вести войну, создавать новые дивизии, найти для них наилучшие элементы, – куда обращаемся мы? – спрашивает Троцкий. И отвечает: – К партии. К Центральному Комитету… Так же обстоит дело и с аграрным вопросом, с продовольственным и со всеми другими»{1326}.

Раскрывая механику руководства крестьянством, Троцкий с немалой долей политического цинизма заявляет:

– Здесь мы маневрируем между различными слоями крестьянства, – одних привлекаем к себе, других нейтрализуем, третьих подавляем бронированной рукой. Это – маневрирование революционного класса, который стоит у власти и может совершать ошибки, но эти ошибки входят в инвентарь партии…»{1327}

Партия превращается в государственный идеологический орден, где даже ошибки – «инвентарь», ибо никто ее не контролирует. После захвата власти она, естественно, ни с кем делиться ею не собирается. По сути, у Ленина, Троцкого, Сталина и других «вождей» Советская власть ассоциировалась с властью партии. И они не скрывали этого. Делая доклад о военном строительстве на VII Всероссийском съезде Советов 7 декабря 1919 года, Троцкий заявил:

– Я должен сказать, что в лице наших комиссаров, передовых бойцов-коммунистов мы получили новый коммунистический орден самураев, который – без кастовых привилегий – умеет умирать и учит других умирать за дело рабочего класса{1328}.

Пройдет четыре года, и позиция Троцкого несколько трансформируется. Он выступит против «бюрократизации партийного аппарата», против «ложной внутрипартийной линии Центрального Комитета», «секретарского всевластия»{1329}. Но он никогда не поставит под сомнение правомочность одной партии вершить судьбы миллионов людей в огромной стране. Он лишь хотел «демократизировать организацию рабочего класса», не желая понимать, что в монопольном одиночестве она с неизбежностью станет орудием тоталитаризма. Троцкий рвался вперед, а тоталитарные цели партийной монополии поворачивали его лицом к прошлому.

Троцкий был в плену утопической Идеи, но он сражался. Сам носитель утопических идеалов, он после своего триумфа вступил на путь оппозиции к сталинскому режиму. Однако это был странный еретик: молясь Марксу, Ленину, пытаясь возродить «истинный большевизм», Троцкий одновременно самоотверженно боролся против цезаризма Системы, ее обюрокрачивания, отступничества Сталина. Он не хотел понять, что сталинизм родился из ленинизма.

После 1926 года у Троцкого не было шансов победить Политбюро и его нового вождя. Ну а если бы, представим на минуту, победил? Что могло бы кардинально измениться? На мой взгляд, изменений было бы мало.

Правда, не думаю, что Троцкий мог бы пойти на чудовищные репрессии против своих соотечественников в мирное время. Он был много умнее Сталина и был способен предвидеть дальние последствия. Так почему же нас и сегодня волнует трагичеcкая судьба одного из вождей русской революции? Почему даже его идейный плен не поколебал непрерывного интереса к этой гротескной и драматической фигуре истории? С моей точки зрения, для этого есть ряд объективных причин.

Прежде всего Троцкий, хотел он этого или нет, выступил самоотверженным борцом против Большой Лжи. Его критика, разоблачения, анализ сталинской действительности были наиболее глубокими для того времени. Он не уставал срывать покровы сталинского камуфляжа с его «демократии», «процветания», «процессов над врагами». В своей яростной книге «Преданная революция» Троцкий пишет: «Моральный авторитет вождей бюрократии, и прежде всего Сталина, в большой мере зависит от вавилонской башни клеветы и лжи, которая была создана в течение 13 лет… Эта вавилонская башня, которая ужасает даже ее создателей, поддерживается внутри СССР с помощью репрессий, а за пределами СССР отравляет мировую общественность ложью, фальшивками и шантажом… Первая крупная брешь в вавилонской башне приведет к тому, что она рухнет целиком и погребет под своими обломками авторитет термидорианских вождей»{1330}. За 20 лет до XX съезда КПСС Троцкий предвидел неизбежное крушение башни сталинской лжи. Он многое сделал для этого крушения, хотя сам, – увы! – не был безупречен.

Хотел того Троцкий или не хотел, но всей своей деятельностью он приближал людей к пониманию утопичности той главной Идеи, служению которой посвятил свою жизнь. Чем больше он пророчествовал о неизбежности мировой революции, тем эфемернее представлялись ее перспективы. Еще при жизни Троцкого все меньшее число людей верило в очищающую и спасительную мистерию всемирного социального катаклизма. Его, Троцкого, антипод в СССР показал, к чему ведет большевистский радикализм в масштабе лишь одной страны. Нетрудно было представить, что произойдет в мире, если вся планета будет охвачена пламенем мирового пожара. Революционер боготворил Октябрьский переворот, звездный час своей судьбы, но и он, порой, допускал, что его значение и роль в мировой истории будут в будущем пересматриваться. В заключительной части своей автобиографии он пишет знаменательные слова об опыте нового общественного режима. «Этот опыт, – замечает Троцкий, – будет видоизменяться, переделываться заново, возможно, что с самых основ»{1331} (курсив мой. – Д. В.). Но такие откровения, навеянные сомнениями, редки. Революционная деятельность Троцкого, его борьба в изгнании служили в конечном счете, и помимо его воли, пониманию исторической ограниченности и бесперспективности коммунистической идеи как политической программы.

Интерес к Троцкому не пропадает и, думаю, не исчезнет никогда, прежде всего из-за уникальности его личной судьбы. Диапазон жизненных взлетов и падений, круг революционных знакомств, количество эпохальных событий, объем написанного, география изгнания, исключительная противоречивость в оценках его жизненного пути, наличие богатейших интеллектуальных качеств и гипертрофированного тщеславия, поразительная горькость финала революционера и его семьи – все это делает биографию этого человека особенной. Едва ли, например, кому-либо пришлось пережить смерть почти всех близких: по линии прямых родственников – братьев, сестер, детей, племянников, внуков – у Троцкого погибло более десяти человек. Например, два его племянника – дети сестры Ольги – Александр и Юрий, были расстреляны еще в 1936 году, когда младшему не было и 18 лет… Из всех четырех детей родителей Троцкого, Давида и Анны Бронштейн, своей смертью умерла в 1924 году лишь старшая дочь Елизавета. Остальные были уничтожены сталинским террором. Но это не сломило опального вождя.

Людей всегда будут интересовать истоки духовного стоицизма этого человека, причины идейной убежденности в торжестве коммунистической идеи, глубокой взаимосвязи его пророчеств и заблуждений. Личная судьба Троцкого – убедительная иллюстрация к судьбе левого радикализма в большевизме.

Троцкий был человеком, к которому никто не относился равнодушно: его или любили, или ненавидели.