Книга Три килограмма конфет - Нельма

Этот жест всегда успокаивал и расслаблял Максима, что было особенно актуально, если речь заходила о его родителях. По крайней мере, он сам так всегда говорил.

Впрочем, когда-то ему нравилась и моя забота о нём — до того как это стало одной из причин нашего расставания.

А мне нравилась его самоуверенность и решительность, но в момент последнего нашего разговора по душам это вдруг оказалось минусом, из-за которого стоило разрушить всё, что было между нами.

Самым главным было не думать обо всём этом каждый раз, когда мы невольно начинали общаться так, словно не было последних полутора лет разлуки и огромной обиды друг на друга.

Хорошо, что Егор делал всё от него зависящее, чтобы у меня просто не оставалось времени на сомнения, гнетущие размышления или приступы меланхолии. Вдоволь набегавшись за ним по улице, пять раз приготовив еду и при этом десять раз убрав последствия еды, выработав рефлекс подхватывать его на руки при первом же тонком писке, предвещающем начало детской истерики, я проваливалась в сон, стоило только коснуться головой подушки.

Ну, не подушки, а любой части кровати, на которой приходилось спать вокруг крутящегося юлой ребёнка.

Учитывая то, что с Максимом мы честно делили обязанности пополам, а он ещё и приноровился загружать стиральную и посудомоечную машины прямо с братом на руках, у меня пробегал холодок по спине, стоило лишь представить, как кто-то мог справляться вот с этим в одиночку.

Ох, а эта неповторимая атмосфера детских площадок!

Визжащие и толкающиеся дети от мала до велика, притаившиеся на каждом углу опасности, лужи грязи в самых непредсказуемых и потому заманчивых для ребёнка местах и, конечно же, неустанно бдящие за всеми со скамеек бабушки и продвинуто-опытные мамочки, охающие над съехавшей вбок шапочкой чужого дитя, пока свой слизывает с качели раздавленного жука.

Конечно же, Егор нас не слушался. Максима он не считал авторитетом, меня и вовсе воспринимал как объект, любую часть которого можно обжевать или щедро покрыть слюнями с лёгким ароматом брокколи. На каждую нашу попытку как-то утихомирить его подвижность и опасную для жизни любознательность он включал режим немедленного звукового оповещения всего двора о надвигающейся угрозе или вдруг вспоминал, что хочет к маме. И чёрт знает, какой из этих двух вариантов был хуже.

За несколько первых прогулок нас с Максимом наградили нелестными эпитетами как самых бестолковых родителей (как это у вас нет с собой запасных рукавичек?!), проехались по полному непониманию детской психологии (он так кричит, потому что вы неправильно установили личные границы!) и обвинили в бесчувственности и жестокости по отношению к несчастному ребёнку (нельзя просто снимать его с горки и тащить домой, вы должны уговорить его пойти по своей воле!). Это никто ещё не видел рассечённый лоб с шишкой всех оттенков красного и синего — вот где был настоящий простор для чужого воображения.

Иванова же, кажется, даже забавляло всё происходящее.

— Ой, а сколько вам уже годиков? — хлопала глазами женщина без конкретного возраста, которая не только легко управлялась со своими тремя детьми и одним свёртком в коляске, но и умудрялась при этом лично пообщаться с каждым из присутствующих и собрать столько информации, что сотрудникам ФСБ впору брать уроки. Я называла её королевой улья — то есть, конечно же, площадки — и испытывала по отношению к ней зависть и раздражение в равных пропорциях.

— Нам? — переспрашивал Максим с ехидной усмешкой, словно не замечая, как она разглядывает смело карабкающегося по верёвочной лестнице Егора, цепкого и ловкого даже в трёх слоях зимней одежды. — Нам с Полей скоро уж двадцать.

— Ой, я имела в виду сколько вам с малышом.

— Всем вместе? — наигранно удивлялся он и легонько пощипывал меня за бок через куртку, когда я закатывала глаза. — Не знаю, зачем вам эта информация, но получается сорок один.

Если бы не его наглость и глупые шуточки, нам бы удалось примелькаться и перестать привлекать к себе лишнее внимание, но, накликав на себя гнев местного родительского сообщества (обладавшего влиянием чуть большим, чем католическая церковь в средневековой Европе), мы оказались под неусыпным наблюдением. Тут-то все и заметили, что смуглый Егор с раскосыми карими глазами отличается от нас, светлых и голубоглазых, что вызвало ещё одну волну крайне некорректных вопросов.

И пока я терпеливо выслушивала рассуждения о том, что молодёжь сейчас вообще ни о чём не думает, рожает по глупости, а растить детей не умеет, Максим крайне серьёзно и с искренней гордостью решил прояснить ситуацию:

— Так он у нас приёмный!

Тем самым из статуса безответственных молодых родителей с ветром в голове мгновенно перекинул нас в глазах окружающих в категорию психически нездоровых личностей.

Его мать объявилась только спустя пять дней. Долго охала и ахала в трубку, выслушивая рассказ о случившемся, чем наводила на мысль о том, что большую часть истории она, как обычно, прослушала. Однако её обещание скоро вернуться и забрать Егора мы восприняли как манну небесную, по глупости своей не подумав уточнить, какой именно интервал она подразумевала под словом «скоро».

Итак, к пяти кошмарным, утомительным, проведённым на пределе эмоций дням добавилось ещё десять.

Примерно к середине этого срока мы наконец познакомились с довольным, счастливым и умилительно-усидчивым Егором, просто сообразив включить ему мультики и купить набор Лего.

— Это точно твой брат, — у меня не получалось сдержать улыбку, глядя на то, как сосредоточенно и упорно он сортировал пластиковые детальки по цветам, а потом выстраивал из них башенки. Аж кончик языка высовывал, а я ещё помнила, как Максим делал точно так же, когда работал над первым заданным ему в университете чертежом.

— Очень надеюсь на то. Неудобно получится, если мы всё это время нянчились с чужим ребёнком, — глубокомысленно заметил он и, некстати отвлёкшись на завибрировавший в кармане телефон, не успел увернуться от брошенной мной в шутку детальки Лего.

Я целилась вообще не в него, честное слово! Но тут моя анти-меткость сыграла с нами злую шутку, и деталь угодила ему ребром прямиком в лоб. Экстренные меры были предприняты тут же, но всё тщетно: даже под вовремя приложенной к ушибу пачкой с пельменями на коже расцвёл красивый синяк.

— Дурацкое чувство юмора, — ляпнула я, переводя обеспокоенный взгляд с тихо посмеивающегося над ситуацией Максима на звонко хохочущего Егора, нашедшего очень забавным вид своего брата с ярким пакетом у лба. — Оказывается, это у вас наследственное, а не приобретённое.

— А я всегда был уверен, что тебе нравилось моё чувство юмора, — он с ходу применил запрещённый приём, воспользовавшись своей улыбкой и показав милейшие ямочки на щеках.

— Мало ли, что мне когда-то по глупости нравилось, — я передёрнула плечами и, вырвав из рук Иванова бедные пельмени, уже подтаявшие и начавшие слипаться, с гордо поднятой головой удалилась на кухню.