Книга Древняя Греция - Владимир Миронов

Б. Торвальдсен. Купидон и Ганимед. Копенгаген

Ганимед с орлом. Ватикан

В устах Эсхила эти ее угрозы звучат так: «Лев без сердца замышляет репрессии… Хозяин дома, опустошитель Илиона, он даже не подозревает о том, что скрывается под улыбкой гнусной суки, о коварном вероломстве на свою беду… Самка осмеливается убить самца… Какой ужасный крик она издала, дерзкий, словно крик победы на полях сражений… А меня вместо алтаря Приама ждет обеденный стол. Там я упаду под ударами окровавленного кинжала. По крайней мере я не умру не отомщенной, боги позаботятся об этом. Однажды сюда придет другой, чтобы покарать преступление, сын – убийца своей матери, мститель за своего отца… Дом пахнет смертью. Ах! Какой запах крови!» Хотя ведь и Клитемнестру можно понять по-человечески. Столько лет жить без мужа. Фаллоимитаторы – бабуоны, олбисы, обереги, о чем рассказывает Геронд в «Двух подругах», тут не помогут. Мужчины решали извечный вопрос проще, т. е., как говорили греки, попросту обслуживали себя рукой, как Ганимед.

Любовная весточка. Бронзовые обереги

Статуя сатира. II в. н.э. Греция

По мере того как деньги захватывали власть в обществе, человек получил свободу от моральных и общественных ограничений. Стремительно клонилась к упадку и мораль. В Греции даже вошло в моду сожительство холостяков с куртизанками. Свободные союзы (ныне это называют гражданским браком) потеснили законный брак. «Разве не предпочтительнее иметь не жену, а наложницу? – вопрошал персонаж одной из комедий. – На стороне первой – закон, который принуждает тебя жить с ней, сколь бы отвратительна она ни была, а наложница знает, что должна удержать мужчину хорошим поведением, в противном же случае ей придется подыскивать себе другого». Известно же, что Пракситель, а после него Гиперид жили с Фриной, Аристипп – с Лаидой, Стильпон – с Никаретой, Лисий – с Метанирой, строгий Исократ – с Лагискион. «Молодые люди проводят все свое время среди флейтисток и куртизанок; те, что чуть постарше, предаются азартным играм и распутству, а целый народ тратит на публичные застолья и развлечения больше, нежели на то, что необходимо для благополучия государства», – пишет Феопомп. Если тут и есть некоторые преувеличения, то не очень значительные. Все чаще молодые люди и семейные пары вообще стали ограничивать деторождение, прибегая к услугам контрацепции или абортов. Как отмечал Аристотель, некоторые женщины взяли за привычку предохраняться от зачатия, «натирая ту часть лона, куда падает семя, кедровым маслом, свинцовой мазью или ладаном, смешанным с оливковым маслом». Семьи рушились. Нередки стали и случаи детоубийства. Старинные и почтенные семейства вымирали, сохраняясь, по словам Исократа, только в склепах. Так, число граждан, обладавших всеми правами и составлявших главную силу государства, сократилось в Аттике с 43 000 в 431 году до н.э. до 22 000 в 400 году до н.э. и 21 000 – в 313 году до н.э. Правда, зато численность низших классов постепенно росла. За этим последовало и сокращение призыва граждан на военную службу. Понятно, жизнь в покое, удовольствии, уюте и тепле куда предпочтительнее. Одним словом, все или почти все происходило точно по той же схеме, как и в нынешней России…

О. Бердслей. Аполлон, преследующий Дафну. 1896 г.

«Мастер Пана». Артемида с лебедем. Лекиф

Нередко женщины были причиной раздора. Их было мало, и за ними шла охота. За дам дрались с соседями греки и римляне. Вспомните попытку толпы женихов заполучить замужнюю Пенелопу, похищение Елены Парисом, спор Агамемнона и Ахиллеса за обладание прекрасной рабыней, бога Диониса, отнявшего у Тесея его невесту, Ариадну, и десятки, нет, сотни других случаев, итогом которых были конфликты и ссоры из-за женщин. В Спарте младшие братья не имели часто никакой возможности завести свою семью и жену, поскольку законы в области землевладения устанавливали неотчуждаемость, неделимость участков земли. В итоге, отмечал Полибий, нередки были случаи, когда три-четыре брата вынуждены были делить ложе с одной общей женой. Поэтому Ликург и советовал оставлять не более одного наследника. Надо ли говорить, что такой порядок не способствовал увеличению народонаселения Спарты. Кроме постоянных войн, негативную роль в балансе общественных отношений сыграла специфика законодательства. Женщина в Спарте стала сосредотачивать в руках все больше прав. Частые случаи женского наследования, а также установившийся обычай давать за даму приданое привел к тому, что в скором времени в руках женщин сосредоточилось 2/5 всех земель Спарты. Итогом этого стала гинэкократия, или женовластие. Имея деньги и землю, те стали главными лицами в государстве. А какая разница, говорил Аристотель, управляют ли женщины правителями страны, или они управляют государством.

Если не быть сторонником мужского шовинизма, следует признать разумным и необходимым участие женщин в управлении страной. Хотя должно было пройти не менее 2,5 тысячи лет, прежде чем порядки эти стали естественным, закономерным правилом для цивилизованных стран. Участие женщин в парламентах не вызывает ныне ту бурю эмоций, что вызвали некогда «Женщины в народном собрании» Аристофана. И свобода сексуальных контактов стала общепризнанной. Сложнее дело с признанием законными наследниками детей, прижитых в «браке левой руки» (правильнее его было назвать «браком левой ноги»). Института гетер в Спарте не существовало, поэтому женщина вынуждена была выполнять, как и у нас с вами, одновременно роль жены, матери и любовницы. Мужчина же не только оказался отстранен от воспитания детей, но и от хозяйства. Оставалась функция воина и детопроизводителя. Итогом этих порядков становилось официальное распутство, а семя мужчины, как, впрочем, и женщин, становилось как бы «своего рода общинной собственностью». Оно блуждало, где хотело, и оставалось, где хотело. Но мог ли быть действительно прочным такой строй?! Теперь вы понимаете, почему и дни свободной Греции были сочтены? Когда мужчины перестают быть мужчинами, а ключевые умственно-управленческие функции де-факто сосредотачиваются в руках сильных, властных, умных женщин, вырождение такой цивилизации неизбежно.

Ж. Лагрене. Федра, обвиняющая Ипполита перед Тесеем

Может, греки на первое место ставили интересы государства, а не корысть? Увы, за исключением небольшого числа граждан, так или иначе равнодушных к деньгам, все не упускали случая нажиться – и не только на труде рабов, что казалось тогда естественным, но и на страданиях своих сограждан и на бедах отечества. Подобно ферскому правителю Ясону, иные испытывали чувство, что сродни голоду, если не могли править как тираны. Это понятно, ибо можно запускать руку в общую казну. Алкивиад, узнав, что Перикл готовит отчет народу, цинично заметил: «А не лучше ли было бы ему подумать о том, как вообще не давать отчетов?» Правители России последних 12—15 лет успешно воплотили сей замысел Алкивиада. А как повел себя прославленный оратор греков Демосфен, когда сатрап Сирии и Вавилона Гарпалл, завладев сокровищницей Александра, свыше 700 талантов, явился в Афины. По предложению Демосфена сатрапа заключили в тюрьму, а деньги поместили на хранение в Акрополь. Когда спустя некоторое время Гарпалл бежал, выяснилось, что в хранилище недостает крупной суммы. После скандала и расследования стало ясно, что Демосфен и его друзья получали крупные взятки от Гарпалла (а ведь Демосфен был официальным лицом – членом комиссии по надзору за общественными деньгами). В найденной книжке счетов сатрапа имя Демосфена отсутствовало. После тайного шестимесячного разбирательства и обсуждения ареопаг обвинил Демосфена во взятке в 20 талантов. Народ был ошеломлен, так как патриотизм оратора был широко известен. Дело до конца так и не довели. Ясно, что дыма без огня не бывает. Во-первых, сам Демосфен признался, что взял из этих денег 20 талантов. Во-вторых, против него тогда высказались народный суд, глубоко почитавший его, а также друг и товарищ Гиперид. В-третьих, выяснилось, что он долго скрывал от Народного собрания Гарпаллову декларацию относительно количества привезенных в Афины денег. Это объясняет то, почему даже Сократ заявлял: «Я не знаю, что такое справедливость». Вероятно, уже в его время Афины стали не столько оплотом демократии, сколько бастионом античной коррупции. Те, кто не мог этого видеть без возмущения и переносить, уходили из жизни. Таких были единицы.