Книга Зовем вас к надежде - Йоханнес Марио Зиммель

Человек в черном подошел к двери и поднял руку, чтобы позвонить. Линдхаут рывком открыл дверь, щелкнула наложенная цепочка.

— Да?

Стоявший снаружи человек выглядел озабоченным и утомленным:

— А, вы уже ждали…

— Минуту! — Линдхаут говорил через дверную щель. При этом он стоял так, что мог видеть посетителя, а тот его нет. — Назовите себя!

— Что это… я же уже сказал вам по телефону… — Очень крепкие, красивые зубы были у того молодого священника, вспомнил Линдхаут. У старого человека, который стоял сейчас снаружи, тоже были крепкие, красивые зубы, правда с желтоватым оттенком.

— Я хочу еще раз это услышать!

— Я же… Я капеллан Хаберланд. Капеллан Роман Хаберланд!

«Это действительно он, — подумал Линдхаут. — Губы. Зубы. Я помню и этот хриплый голос». Он поставил пистолет на предохранитель, сунул его в карман, отомкнул цепочку и открыл дверь:

— Извините… У меня есть причина быть осторожным, господин пастор.

— Не «пастор», пожалуйста. Капеллан. А почему — осторожным?

Линдхаут покачал головой:

— Входите, пожалуйста.

Тот посмотрел на него с удивлением и, следуя приглашению, вошел в прихожую. Определенная неуверенность, у Линдхаута, конечно, еще оставалась. Но у него ведь был пистолет.

— Добрый вечер, господин профессор. — Голос звучал так же, как когда-то. Да, это был Хаберланд, это был он.

— Добрый вечер.

— Извините за опоздание… снег… и вечернее движение… Такси не могло объехать пробки.

— Шведский посол еще не приехал. У меня есть время… немного времени.

— Очень хорошо.

— Ваше пальто… снимите пальто, господин капеллан!

— О да, спасибо. — Хаберланд повесил пальто на крючок вешалки. Шляпу он положил сверху. — Мы уже один раз встречались. В сочельник сорок четвертого года, помните?

— Да. Один раз в жизни! — Линдхаут хохотнул, в то время как Хаберланд подумал: ты был тогда пьян, и снова пьян сегодня, треть столетия спустя. — Пожалуйста, пойдемте… — Линдхаут подошел к двери кабинета. — Сюда… в квартире кое-что перестроено…

— Вижу, — сказал Хаберланд. — Вы живете один, — констатировал он.

— Да, — сказал Линдхаут и закрыл дверь. Несколько секунд они молча стояли друг перед другом — двое стареющих мужчин с печатью прожитой жизни на лице. Они смотрели друг на друга. Оба были очень серьезны, хотя Линдхаут внезапно нашел, что в этой встрече есть какой-то гротеск. Она вызывала у него смех. Но он не засмеялся. Он сказал: — Итак, вам нужно обязательно со мной поговорить.

— Обязательно.

Линдхаут неопределенно повел рукой.

Капеллан сел, Линдхаут тоже. Он думал: вот так он, стало быть, сегодня выглядит, тот, кто пришел ко мне тогда, двадцать четвертого декабря сорок четвертого года, чтобы пригласить к этой сумасшедшей вместе отпраздновать сочельник. В этот день, тридцать пять лет назад, утром появился Фрэд, бедный, маленький Фрэд Гольдштейн — наверняка он уже давно мертв, — и принес мне известие о том, что гестапо зверски убило мою любимую жену Рахиль. Я как с ума сошел. Я напился. Потом в дверь постучали, и молодой, крепкий мужчина — этот старый, болезненного вида капеллан — вошел в мою комнату и попросил меня пойти с ним. Я действительно был очень пьян. Боже всемогущий, по-моему, я даже бросил в него бутылку. Помнит ли он еще об этом? Несомненно. Во всяком случае, это он, и никто другой. Не герр Золтан или один из его людей. Наверное, я слишком много фантазирую. И боюсь, конечно боюсь — уже столько месяцев…

— Господин профессор, я уже сказал вам по телефону, что сегодня с послеобеденной почтой получил письмо от фройляйн Демут…

— …которая тридцать четыре года как мертва.

— Которая тридцать четыре года как мертва, да. — Хаберланд кивнул. — Вы ничего не читали об этом самолете, который разбился на Монблане третьего ноября пятидесятого года?

— Читал, да, я смутно помню. Но какое это имеет отношение ко мне?

— Все люди, которые были на борту этого самолета, погибли. В августе прошлого года французская горная полиция в районе глетчера Боссон у Шамони нашла один почтовый мешок из груза этого самолета. Потом между органами власти долго велись бесконечные переговоры, насколько целесообразно отправлять адресатам почту, которая была в этом мешке. Переговоры велись между Парижем, Берном, Бонном и Веной, поскольку в мешке были письма, адресованные французам, австрийцам и немцам. Уму непостижимо, как много времени занимают бюрократические процедуры.

— Видимо, они подумали, что, раз письма пролежали столько лет, несколько месяцев не имеют значения. — «Зачем я вообще это сказал? — беспокойно размышлял Линдхаут. — Хотел пошутить? Ну, это не было очень хорошей шуткой». — Сейчас я вспоминаю, — быстро сказал он, — это был самолет, летевший из Калькутты в Женеву, да-да, я читал сообщение.

— В этом почтовом мешке находилось и письмо фройляйн Демут.

— Минуту, — сказал Линдхаут, — письмо фройляйн… Но фройляйн Демут погибла в сорок пятом году во время воздушного налета на Вену! — И добавил с иронией: — Здесь в Вене, — не в Калькутте!

— А я этого и не утверждал. Она написала письмо здесь, в Вене, незадолго до своей смерти.

— И как же оно оказалось в Калькутте, а потом из Калькутты здесь?

— Потому что я был в Калькутте.

— Когда? В сорок пятом году?

— В пятидесятом.

— Где же было письмо эти пять лет?

— Сначала в почтовом ящике.

— Ага. — Это опять должно было прозвучать иронически, но иронии не получилось.

— Так мне рассказали. Ящик висел на стене дома в Первом районе. В дом напротив попали бомбы. Здание обвалилось и погребло под собой ящик. Раскопали его только в пятидесятом году.

— Почему же вы не получили письмо в том же году? Тогда я еще был в Вене, я улетел в Америку только летом!

— Меня не было в Вене. Уже не было.

— Вы были уже в Калькутте?

— Нет, еще в Риме.

— Но почему?

— Что «почему»?

— Почему вам тогда не переслали письмо в Рим?

— Когда письмо было доставлено по венскому адресу, я уже уехал в Рим и находился на пути в Калькутту. Я собирался стать там миссионером. Поэтому письмо из Вены мне переслали в Калькутту.

— Тогда оно должно было дойти до вас в Калькутте!

— Совершенно верно.

— Но оно не дошло?

— Оно не дошло, нет. Иначе я не сидел бы сейчас перед вами, господин профессор.

Через приоткрытую стеклянную дверь балкона в тихое помещение с множеством книг проникал шум вечернего движения транспорта.