Книга Политолог - Александр Проханов

Убрали крупную рыбу в сарай. Мелкую оставили в грузовых баркасах, собираясь завтра везти в Псков, на рынок, а чтобы не начала портится, засыпали рубленым льдом, который прибавил сверканья бело-серебряным слиткам. Накрыли баркасы брезентом, чтобы чайки не клевали улов, и устало побрели от причала вверх, в село, где дружно топились бани, празднично сверкали вымытые окна, бегали расторопные женщины. В дома вернулись хозяева, кормильцы, и всяк, и стар и млад, старался им угодить.

Стрижайло никто не звал в гости. Он не напрашивался на постой, не думал, где будет ночевать, где станет снимать жилье. Счастливый, бродил по острову, наблюдая, как темнеет вечерняя вода, какой глубокой синевой наполняется озерная даль, и низкое солнце разделяет озеро надвое оранжевой горящей бороздой. Остров казался родным, таинственно знакомым, — он узнавал его разноцветные валуны, черные под откосом лодки, дымы из труб, запах водяной травы и молоки от развешанных сетей. Словно он родился на острове, в младенчестве был увезен, а теперь вернулся на обетованную землю, которую больше никогда не покинет. Он поселится в монашеской келейке, где красно от лампад, висит на стене латаная ряска, светится на спинке кровати радужный поясок. Станет ухаживать за святой могилой, слушать тайные голоса, внимаю великому вероучению, которое поведает ему старец в безгласном общении. И душа, освобожденная от адских начертаний, наивная, верящая, постепенно наполнится великим знанием, устремится в творчество, которое не будет прихотью извращенного разума, но сотворчеством с Богом.

Дойдя до низкой оконечности озера, он увидел, как в синей воде алым клином плывет коровье стадо. Плавно, качая красными головами, мерцая глазами, неся на рогах отсвет солнца, животные возвращались домой. Подплывали к отмели, толкая перед грудью слюдяные буруны. Доставали ногами дно. Вставали, выбредая на берег. Стеклянные, отекая ручьями, с набухшим выменем, шли в гору, возвещая ревом о своем приближении. Навстречу выбегали хозяйки, открывали ворота, пускали в глубь дворов, где тот час же начинали звенеть подойники, млечные струи ударяли в край ведра, пенились, нежно звенели.

Проходя по вечерней улице, Стрижайло услышал звяк распахнувшегося окна. Из избы показалась стариковская голова, и дребезжащий голос окликнул:

— Эй, ученый, а ну заходь! Посиди вместе с нами!

Стрижайло радостно и послушно вошел в дом. В сумерках за столом сидела семья. Знакомый старик, с кем днем философствовал о делах промыслительных. Старуха, повязанная светлым платком. Хозяин, тот самый рыбак, что ругнул его за нерасторопность, в белой чистой рубахе, отпаренный и отмытый, с влажными, гладко причесанными волосами. Его жена, статная, полногрудая, с уложенной на голове косой. Двое ребятишек, мальчик и девочка, русые, востроглазые, в нарядных рубашках.

— Садись, — подвинулся хозяин, подставляя свободный стул. — Поработали, теперь отдохнем.

На столе стояла просторная миска с вареной рыбой, большая сковорода с жареными лещами, другая — с яичницей-глазуньей. В глубокие тарелки были наложены соленые огурцы, квашеная капуста. В хлебнице круглилась ржаная краюха. Блестела бутылка водки, граненые мокрые от водки стаканчики. Еда была почата, яишня и печеные лещи порушены. Бутылка была наполовину пустой.

— Давай, ученый, за все доброе и хорошее, — хозяин, сияя васильковыми глазами на темном, прокопченном лице, наполнил стопки. — Чтоб хорошо пошла, — лихим взмахом опрокинул стопку в рот, зажмурив глаза, давая огненной струе пролиться в глубь души. Выпили старик со старухой, дружно охнув. Выпила хозяйка, махнув у глаз белой рукой. Выпил и Стрижайло, испытав беззвучный удар света. Сразу же посветлело в сумеречной избе, стали видны фотографии на стенах в самодельных рамках, кружевные салфетки на тумбочке, высокая, с подушками, кровать, белая печь, на которой светились два золотых кошачьих глаза. Было ему хорошо в рыбацкой избе, среди ставших родными людей, угощающих его яишней и рыбой, подкладывающих ломоть ржаного хлеба, плещущих водку в стакан.

Он пил, не пьянея, лишь чувствуя, как разгорается в избе таинственное ночное солнце, и становятся видны смоляные сучки в потолке, рыбья чешуйка на полу у печки, капелька сока на домашнем цветке.

— Давай споем, — хозяин выгнул грудь, отер ладонью губы, — Давай, ученый, подхватывай. Вобрал шумно воздух. Выпустил его долгим, неожиданно тонким и певучим звуком:

— О-зе-ро глу-бо-о-о-ко, бе-лой ры-бы мно-ого..

Хозяйка радостно встрепенулась, устремляясь к мужу большим сильным телом, отражая его худой изможденный лик в своем светлом широком лице:

— Бе-ла ры-ба щу-у-ука да бе-ла-я белу-у-уга…

Старик со старухой попытались выпрямить сутулые спины, углядев в своих поблекших лицах следы былой красоты и молодости. Словно попросили пустить их в песню. Запели, вливая в песню свои дребезжащие голоса.

— Бе-ла ры-ба щу-у-ука, бе-лая бе-лу-у-га,

Дайте мне, по-дайте-е, вы шел-ко-вый не-е-вод…

Мальчик с девочкой радостно и счастливо наблюдали за взрослыми, открывали шепчущие рты, повторяя беззвучно слова песни. А потом, набравшись храбрости, процвели чистыми, упоительно-нежными голосами, от которых восхитились лица поющих:

— Дай-те мне, по-да-а-айте вы шелко-вый не-о-овод,

Вы-лов-лю, вы-ло-влю бе-е-лу-ю ры-ы-бу…

Они пели бесконечную песню, долгую, как разводы ветра на озерной воде, как ход рыбьих косяков, как невода, утонувшие в синей пучине. Стрижайло, не зная слов, вторил, любя и благословляя, чувствуя, как из всех поднимает на огромном колесе в бесконечное небо, откуда видны все самые далекие земные дали.

Кончили петь. Сидели молча, слушая, как отлетает песня в ночное озеро. Хозяин наполнил стопки. Выпив искрящийся огнем стакан, Стрижайло почувствовал, как восхитительно и сладко проваливается в небытие. Успел подумать, что, должно быть, именно так падает под стол опьяневший на пиру богатырь.

Проснулся от волнистого летучего света. Лежал на высокой кровати в светелке. По потолку и по стенам бежала солнечная рябь близкого озера. Испытал мгновенную радость пробуждения, младенческое ликование, когда каждое утро дарило ощущение беспричинного счастья. Бодро встал, вышел на воздух. Озерная синь вздувалась, расчесанная солнечными гривами. Кричали утренние чайки. Трава под ногами была зелена и росиста. За крышами изб, — там, где находилось кладбище с могилой старца и его незатейливая келья, воздух переливался росой, — поднимались два радужных невесомых фонтана. Стрижайло, чувствуя легкость и свежесть, пошел вдоль домов по улице.

Увидел, как за забором, в темном сарае растворились ворота. Из них, наклонив голову, вышла корова. Шевелила ноздрями, вдыхала запахи вод и далеких вкусных трав. Толкнула рогами калитку палисадника, протиснулась на улицу. Обдавая Стрижайло запахами хлева и молока, пошла по дороге к отмели, издавая протяжное мычание. Из других домов выходили коровы, озирались в озеро, прислушивались к мычанью во дворах. Качая пустым выменем, шли на спуск.