Книга Нечистая сила [= У последней черты] - Валентин Пикуль

* * *

Штюрмер медленно отравлялся собственной мочой, которая скапливалась в его организме. Борода клином лежала поверх расшитого золотом мундира церемониймейстера. Штюрмер не спал. Стол его был завален грудами книг о внешней политике России.

– Вот, – сказал он Манасевичу-Мануйлову, – изучил все, что можно, и вижу, что Сазонов ведет Россию не туда, куда ей надо. К тому же… попустительствует… всяким! А сейчас, милейший Иван Федорыч, необходим кулак. Диктатура! Железная, и никаких гвоздей. Потому и не сплю – думаю… исстрадался…

Манасевич вполне искренне (не всегда же он врал!) отвечал экселенцу, что никакая диктатура не спасет положения:

– Бульон уже закипает, осталось бросить в него щепотку соли – и революция начнется: прошу к столу! Вольно же вам читать трактаты и труды Мартенса. А вы бы послушали, что говорят в казармах и на заводах… Продовольственный вопрос – самое главное сейчас. Если он не будет разрешен, все полетит кошкам под хвост.

– Гениальная мысль!

– Тем более что автор этой мысли – гений Григорий Распутин, а он, кстати, недоволен вами. Говорит, что вы сорвались с бантика. Решили резвиться сами, а на него – нуль внимания.

– Помилуйте, к чему угрозы? Я ведь, слава богу, покушений на Распутина не устраивал… Не пойму, о чем он хлопочет?

– Гришка, как конокрад, лучше нас чувствует опасность… шкурой! И я узнал нечто удивительное. Вдруг он стал устраивать свои капиталы, Осипенко и Симанович трудятся вовсю, распихивая Гришкины клады по каким-то банкам, каким-то адресам и «малинам»… Тут и Питирим замешан – тоже взял кое-что на хранение от Гришки! Но больше всего Распутин доверяет свои «фунансы» Симановичу.

– Разве Григорий Ефимыч собрался нас покинуть?

– Никуда он не удерет, – со знанием дела отвечал Ванечка. – Все кости Распутина останутся на этой грешной русской земле, которую он столь значительно удобрил своими отходами… Но, между прочим, – шепнул Манасевич, – Распутин обязал меня обратиться к вам: не возьмете ли и вы от него на хранение? Так, ерунда разная: бриллианты… золотишко… какие-то крестики да иконки…

– Конечно! Григорию Ефимычу я не откажу.

Штюрмер отправился на заседание Государственного Совета, где на него накричал военный министр Поливанов:

– Агентура Генштаба доложила, что при возникновении скандалов в злачных местах, где главным героем является Распутин, неожиданно подкатывает автомобиль, Гришку хватают за воротник и увозят прочь от скандала… Мне известно, – чеканил Поливанов, – автомобиль этот военного ведомства, а номер его записан за канцелярией премьера государства… За вами, господин Штюрмер! И это безобразие творится, когда на фронте не хватает автомашин.

– Не знаю я никаких авто, – отрекся Штюрмер.

– Разве не Манасевич ведает вашим автопарком?

– Манасевич? – переспросил Штюрмер. – Но, позвольте, я, да, слышал, что такой существует, но… дел с ним не имею.

Он бесстыже отказался от знакомства с начальником своей канцелярии – дальше этого идти уже некуда! Поливанов вернулся в министерство, в кабинете его поджидал с делами начальник Генштаба генерал Беляев (по кличке Мертвая Голова).

– Меня скоро скинут. – Поливанов прошелся по коврам в отчаянно скрипящих сапожках. – Что у вас ко мне?

– Нет колючей проволоки. Оцинкованной.

– Так поставляйте фронту неоцинкованную. Заржавеет – ну и бог с ней! Не на века же создаются проволочные заграждения. А как идет выработка кинжалов для рукопашных схваток в окопах?

– Прекрасно. На нехватку снарядов жалоб уже нет.

– Вот видите! – сказал Поливанов, усаживаясь за стол. – Кое-что я все-таки сделал. Если меня и прогонят, я уйду с чистой совестью. – Беляев заговорил о катастрофической убыли офицеров. – Сами виноваты! – отвечал ему Поливанов. – Начиная с кадетского корпуса мы воспитываем браваду. Папиросу в зубы – и в атаку. А за ним – солдаты. Пулеметы внесли поправку в место офицера на фронте. Будь умнее: пропусти солдата вперед, а сам следуй за ним, как заведено у немцев. У нас же так: первая пуля – бац в офицера! Вот и навалили их штабелями. А ведь еще сиятельный Потемкин говорил, что для выделки солдата нужны мужик с бабой да ночка потемней. Для офицера же – давай время, деньги, знания…

После этой беседы с Беляевым в кабинет военного министра вплыла красавица, каких Поливанов давненько уже не видывал.

– Баронесса Миклос, – представилась она.

– Очень приятно, – буркнул Поливанов, испытывая желание полистать справочник департамента герольдии, ибо что-то никогда не приходилось ему слышать о таких баронах на Руси…

Миклос, сияя зубами, поведала этому черствому педанту, что беспокоится не за себя. Дело в том, что для победы нашей дорогой Родины пропадает очень ценное секретное изобретение.

– Я в этом ничего не смыслю, – говорила Миклос, раскрывая ридикюль, – но уяснила лишь одно. Там главная деталь – дырочка, которая обеспечит России скорейшую победу над Германией.

– Значит, все дело в дырке? – спросил министр.

– Вы меня поняли сразу! Такая маленькая симпатичная дыруся, через которую вы, не выходя из этого кабинета, можете видеть все, что творится в ставке кайзера, этого оголтелого врага человечества. Не дайте же погибнуть столь ценному изобретению дырочки!

– Ни в коем случае… не дам, – согласился Поливанов.

Она протянула ему записку от Распутина, и министр с удивлением прочел: «Милай дарагой послушь дедушку у няво бедный нужда пришла». Поливанов вернул записку красавице.

– Но здесь речь о дедушке, а вы… бабушка?

– Ах! – вспыхнула Миклос. – Извините, я случайно не ту достала… Там, понимаете, все зависит от этой милой дыруси!

Снова сунулась в ридикюль – извлекла нужное: «Милай дарагой послушь дамочку бедная она ей помочь роспутин».

– Вот что! – сказал Поливанов, не вставая. – Сейчас же убирайтесь отсюда вместе со своей вульгарной дыркой или дырусей…

Баронессу будто ветром сдуло. Поливанов позвонил в комендатуру министерства на первом этаже здания.

– Сейчас мимо вас на цыпочках проследует удивительно элегантная и красивая лахудра. Арестуйте ее… – После чего министр соединил себя с Сазоновым. – Добрый день, Сергей Дмитриевич, ну, как ваш грипп? Легче? Слава богу… Вы знаете, я сейчас начинаю жалеть даже о Горемыкине! С этим рамолисментом хотя бы до девяти утра можно было о чем-то разговаривать. Он хамил, отказывал, издевался, но это была правда… самая махровая, самая реакционная, но все-таки правда! А я сегодня схватился со Штюрмером, теперь жду, когда меня подцепят на лопату и перебросят через забор.

– Мой милый, – задушевно отозвался с Певческого моста министр дел иностранных, – у меня точно такое же положение. Сейчас возник вопрос о самостоятельности Польши, и здесь я со Штюрмером на ножах… Вся нечисть встает стенкой!