Книга Катаев. Погоня за вечной весной - Сергей Шаргунов

Журналист Борис Панкин вспоминал, как уже совсем пожилой Катаев за столом в Переделкине, потягивая из бокала красное вино, выслушивал домашних с их модным интеллигентским антисоветизмом. «Валентин Петрович от нападок отбивается поначалу вяло, дежурно, как бы не желая обидеть детей ни безразличием к их суждениям, ни откровенным, бывает, их неприятием…

— Вот вы, говорю, обижаетесь, — пересказывает он свою беседу с одним американским прозаиком, — что у нас писателей критикуют, и порой уничтожающе, за их книги. — Тут он повел вокруг взглядом, вовлекая в его орбиту разгоряченных не умолкнувшим еще спором детей. — А мы за такую критику спасибо бы сказали, потому что у нас самое страшное — молчание. Пиши, сокрушай любые идолы, любые авторитеты, любые власти — никто и ухом не поведет, как будто тебя и нет… Вот что по-настоящему страшно.

Он вновь победоносно оглядывается вокруг.

— Что такое? — спрашивает громогласно».

Надо отметить, Катаев при всех его рассуждениях о губительном для художника отсутствии давления не верил в возможность сочетания успеха и независимости на Западе.

Литератор Илья Суслов, в 1960-е годы работавший в «Юности» и возглавлявший отдел сатиры и юмора «Литературной газеты», в 1974-м эмигрировал в США. Там он и повидался снова с Катаевым.

Суслов приехал в Университет Джорджа Вашингтона, где проходила встреча с группой советских писателей (Григорий Бакланов, Нодар Думбадзе, сопровождающие…).

Валентина Петровича Суслов видел выше всех его современников: «Последние книги Катаева кажутся мне памятником русскому языку… Кого можно поставить сегодня рядом с ним? Я подошел к нему на этой встрече в университете Вашингтона и тихо поздоровался. И он узнал меня! «Как Миша? — спросил он. — Как живет Миша? Хорошо ли ему?»».

Миша — Михаил Суслов, тоже эмигрант, еще в 1960-е годы написал сценарий по рассказу Катаева «Отче наш». Но фильм так и не разрешили[154].

Илья начал рассказывать Катаеву о себе, о брате и, очевидно, о преимуществах американской жизни — эта тема не оставляла его при разговоре с гостями из Союза.

Катаев смотрел недоверчиво. Наконец он заявил, насмешив Суслова: «Илья, цензура повсюду». И даже высказал подозрение, что в Библиотеке Конгресса кто-то перечеркнул во многих местах рукописи Фолкнера (между тем, действительно, в свое время Фолкнер попал под закон Комстока, запрещавший распространение «предосудительных книг»).

И Катаев желчно добавил: «Нечего все валить на советскую власть».

«— Валя, замолчи! — не выдержав, крикнула его жена Эстер.

И он примолк. Только желваки у него ходили да глаза цепко перебегали по нашим лицам».

Суслов пишет, что, если Катаев разговаривал с ним открыто, другие советские знакомые были напряжены и бледнели.

«А Катаев, дождавшись, пока все гости покинули комнату, подошел ко мне, взял мою руку в свои, старые, жилистые, с коричневыми старческими пятнами, и, странно улыбаясь, сказал:

— До свиданья, Илья. Как молодостью пахнуло. Как молодостью…

И погладил мою руку».

Когда в июле 1974 года была осуществлена стыковка космического корабля «Союз-14» с орбитальной научной станцией «Салют-3», Катаев говорил литератору Геннадию Красухину: «Мы обставили американцев из-за коллективного нашего сплоченного духа, до которого можно ли угнаться духу разрозненному?»

А все-таки есть в этом нечто закономерное: у писателя, вслед за учителем только случайно не покинувшего страну в 1920-м, его ученики, «побеги» его ствола, гордость «Юности», чьи имена он называл с высоких трибун — Кузнецов, Гладилин, Аксенов, — стали эмигрантами…

Катаев ценил Анатолия Кузнецова (напомню, дебютировавшего в «Юности» с повестью «Продолжение легенды») и старался ему помогать.

Когда после Литинститута у того закончилась московская прописка и остаться в столице не было шансов, стал хлопотать в Министерстве культуры, оттуда просьба перешла в ЦК, и завотделом культуры Поликарпов поселил писателя в Туле вместо положенного Киева.

В июле 1969 года, находясь в «творческой командировке» в Лондоне, целью которой был «сбор материалов в связи с приближающимся столетием Ленина» (ничего не напоминает?), Кузнецов внезапно отказался возвращаться.

Получив политическое убежище, он объявил о выходе из КПСС и Союза писателей. «Публично и навсегда отказываюсь от всего, что под фамилией «Кузнецов» было опубликовано… Ответственно заявляю, что Кузнецов — нечестный, конформистский, трусливый автор. Отказываюсь от этой фамилии… Все опубликованные после сего дня произведения буду подписывать именем А. Анатоль. Только их прошу считать моими».

По признанию Кузнецова, чтобы добиться разрешения на поездку в Англию, он за полгода до этого согласился стать агентом КГБ и доносил на знакомых. «С октября 1968 года с Кузнецовым поддерживал контакт сотрудник органов госбезопасности, которого он информировал о серьезных компрометирующих материалах в отношении группы писателей из своего близкого окружения», — докладывал Андропов в ЦК. Главное, о чем «информировал» Кузнецов, — подготовка издания подпольного журнала. Как уже упоминалось, всего вероятнее, речь шла о «Лестнице» («Мастерской»), затеянной Катаевым. Кузнецов, ввязавшись в игру с мнительными «органами», сознательно преувеличивал заговорщицкий характер проекта…

В результате в мае 1969 года катаевских подельников Аксенова и Евтушенко вывели из редколлегии «Юности», а Кузнецова туда ввели. От «Юности» он и отправился в лондонскую поездку.

Следующим стал Гладилин…

«Толя, это правда, что вы стали настоящим непроходимцем?» — спрашивал его Катаев.

Действительно, повесть «Прогноз на завтра» оказалась «непроходной» для советских журналов. В 1972-м она вышла во Франкфурте-на-Майне в издательстве «Посев». В ЦК Гладилину пообещали помочь с изданием «залежавшегося», и они на пару с Окуджавой (у которого в «Посеве» выходили книги) написали письма в «Литературную газету», открещиваясь от западных «пиратов». «Я возмущен подобной провокацией, — заявлял Гладилин. — Мои книги не имеют ничего общего с политической игрой недругов нашей страны». Рядом (его то исключали из партии, то принимали обратно) Окуджава осуждал «любые печатные поползновения истолковать мое творчество во враждебном для нас духе».

Вскоре Гладилин посчитал, что обещания не выполнены — в издательствах началось бодание с редакторами, а значит, пришла пора задружиться с «недругами». 14 января 1975 года он пришел в Союз писателей и заявил тогдашним руководителям Московской организации Виктору Ильину и своему приятелю Александру Рекемчуку: «Ребята, я решил уехать из страны. Я ухожу из Союза писателей». Решили, что он зол с похмелья, и назначили разговор на завтра. Когда Гладилин снова пришел в тот же кабинет, там, кроме Ильина, его неожиданно встречал старый знакомец — Катаев (напомню, секретарь Московской писательской организации).