Книга Могила Ленина. Последние дни советской империи - Дэвид Ремник

“Я просто написал ему, что желаю им всем удачи, — объяснил Шахназаров. — Она им пригодится”.

С тех пор прошло больше двух лет. Очевидно, что удачи России и бывшим советским республикам очень недостает. Не хватает всем также политической мудрости или средств, чтобы увернуться от очередного экономического или политического провала. Трудно перечислить все несчастья, которые обрушились на бывший СССР: разрушенная экономика, проблемы 25-миллионной русской диаспоры, оказавшейся “за рубежом”; угроза радиационных аварий и экологические загрязнения; возникновение ультранационалистических политических групп и поразительное засилье различных коммунистических партий. Оглядываясь назад, Борис Ельцин жалел, что после августовского путча не действовал быстрее и решительнее. Пока он имел политическую поддержку, ему следовало распустить парламент и объявить выборы. Тогда он не вступил бы в катастрофическую двухлетнюю конфронтацию с Верховным Советом, которая в октябре 1993 года разрешилась кровавым штурмом Белого дома. Но история не прощает и не признает сослагательного наклонения.

Последний раз я был в Москве в конце 1993 года. Повсюду, куда бы я ни ходил, от центральных рынков до подмосковных поселков, от газетных редакций до кремлевских приемных, где праздные секретарши смотрели музыкальные клипы, — везде я отмечал подавленность, а то и ощущение безнадежности в отношении политической жизни. “Октябрьские события” и неутешительные результаты декабрьских выборов, после которых в новый парламент прошли десятки ультранационалистов и коммунистов, уничтожили остатки триумфального настроения, возникшего после поражения августовского путча 1991 года. Простые оппозиции прежней политической борьбы — хорошие против плохих, реформаторы против реакционеров, демократы против коммунистов — растворились в заварившейся политической каше. Декабрьские выборы только лишний раз подтвердили, что российские избиратели пребывавают в отчаянии. Почти 25 процентов из них проголосовали за ультранационалиста Владимира Жириновского — скорее протестуя против своего нищенского положения, чем действительно поддерживая безумные планы агрессии во внешней политике и “железной руки” во внутренней. А около половины избирателей выборы проигнорировала.

Оппозиция Ельцину во многом питалась ностальгией по тому или иному мифу. Коммунисты тосковали по сталинскому порядку и брежневскому застою с его стабильностью и уверенностью в завтрашнем дне. Военные тосковали по тому ужасу, который наводил на западных противников советский арсенал. Националисты тосковали по империи и высокой духовности. Вполне естественно — и по-человечески понятно, — что именно ностальгия стала такой мощной силой в российской политике. Так было и с османами, и с британцами, когда они переставали править миром. С империями так просто не расстаются. Поэт и политик Энох Пауэлл скорбел о потере Индии в стихах, а в Турции неоосманизм и сегодня остается мощной политической силой.

Для десятков миллионов российских людей история их страны с 1985 года, когда к власти пришел Горбачев, — это история нескончаемых потерь и уязвленной гордости. То, на что у жителей Константинополя и Лондона ушли десятилетия, на российских граждан обрушилось в одночасье. Империи не стало. Разрушенная российская экономика любому западному гостю видна невооруженным глазом. Менее заметна озабоченность России своим местом в мире. Многие бриллианты имперской короны утрачены — пляжи Крыма, виноградники Молдовы, нефтедобычи Казахстана, порты Одессы, не говоря уж о Праге, Будапеште и Варшаве, все это теперь чужие земли. Армию подтачивают внутренние процессы и уклонение от призыва. Внешняя политика — череда отступлений. Ведущий московский социолог Юрий Левада недавно опубликовал в “Известиях” результаты опроса: лишь 11 процентов россиян до сих пор считают свою страну великой державой, и при этом две трети населения говорят, что она должна вернуть себе престиж на мировой арене. Между этими двумя показателями — огромная тоска по величию, чувство национальной утраты и душевная тревога. И эта тоска, как и разрушенная экономика, — смертоносное оружие в руках политических оппонентов Ельцина. Пока Ельцин и его сторонники стараются одновременно построить рыночную экономику, демократическую политическую систему и гражданское общество, его реакционные оппоненты все чаще разыгрывают карту утраты — новое слово в их популистской пропаганде.

Многие влиятельные политики-либералы, например, бывший советник Ельцина Галина Старовойтова, считают, что экономика России так ослаблена, а национальная гордость так уязвлена, что возможно появление в России харизматических авторитарных правителей. “Нельзя быть уверенным, что Россия в своем развитиии избежит стадию фашизма, — сказала Галина Старовойтова в эфире «Эха Москвы». — Слишком много есть параллелей между нынешней российской ситуацией и Германией после Версальского договора. Великий народ унижен, и большáя его часть оказалась за границами страны. Распад империи случился тогда, когда во многих людях живо имперское мышление… И все это происходит на фоне экономического кризиса”[159].

Баллотируясь в Думу, Владимир Жириновский сыграл на чувстве унижения подданных бывшей Великой державы. Выступать перед слушателями он предпочитал в жанре примитива и черной комедии. Евреев, азиатов, армян и азербайджанцев Жириновский предлагал не допускать во власть. На русском телевидении должны появляться только люди с “добрыми русскими лицами”. Жириновский сообщал, что для защиты старого советского союзника, Ирака, он намерен взорвать “несколько портов в Кувейте, самолеты плюс несколько американских кораблей в Заливе”. А если Япония продолжит требовать Курилы, “я разбомблю японцев. Я окружу нашим огромным флотом их крошечный остров, и пусть только вякнут — получат атомную бомбу”. Видимо, считая, что этого маловато, он обещал избирателям еще гору всего, в том числе волшебное избавление от экономического кризиса, а также “любовь и романтику” для одиноких сердец. Впрочем, первые демократы сами открыли Жириновскому дорогу в политику. Они вели себя самоуверенно, были разобщены и, похоже, не заботились о том, чтобы заручиться народной поддержкой радикальных реформ, которые для миллионов людей оказались весьма болезненными. Успех Жириновского был серьезным предупреждением. Россия и мир не могут позволить себе президента Жириновского.

Если когда-то Россия и питала иллюзии насчет своей принадлежности к демократическим странам, теперь эти иллюзии развеялись. Когда я разговаривал с помощниками Ельцина, все они признавались, что плавный и быстрый переход от коммунистической диктатуры к демократии со свободно-рыночными отношениями оказался химерой. Падение старого режима, замечательное событие с нравственной точки зрения, поставило новый режим в положение, которое с той же точки зрения весьма сомнительно. Выбор был невелик: или вести себя цивилизованно, на манер западных демократий, и тогда Россию захлестнет анархия, или принимать “решительные меры”, рискуя утратить даже подобие гражданского общества. Сейчас говорят о некоем переходном периоде — “просвещенном авторитаризме”, “управляемой демократии” или другом гибридном режиме, который не делает секрета из необходимости длительного сосредоточения власти в руках президента. Помощник президента по правовым вопросам Юрий Батурин однажды сказал мне: “Рука власти не может быть совершенно слабой. Когда в октябре понадобилось применить силу, было невозможно сделать это моментально, потому что так называемые силовые ведомства — Министерство обороны, Министерство безопасности, милиция — колебались. Если бы они вмешались быстрее, все быстрее бы и закончилось, без такого кровопролития”.