Книга Культурная революция - Михаил Ефимович Швыдкой

ее, пытаясь сделать явной тайную магию чисел и геометрических фигур, которая волновала и Джотто, и Леонардо, и Рублева, и Дионисия.

Только в «эпоху канунов», канунов великих, всемирно-исторических потрясений, которые принесли Первая мировая война и череда революций, ею спровоцированных, нужно иное, чем в предшествующие эпохи, осмысление космоса, нужны сверхусилия, чтобы упорядочить хаос бытия. Искусство авангарда не торопит грядущую катастрофу, не фиксирует ее, но пытается ее творчески преодолеть – и в годы, ей предшествующие, на рубеже XIX–XX веков, и в эпоху кровавой бойни 1914–1922 годов, и в первое послереволюционное и послевоенное время искусство пытается не только выразить «музыку революции», но и стать революцией как таковой. В русской литературе, театре, музыке, живописи, архитектуре 10 – 20-х годов XX века именно революция определила пафос и трагедию, жизнеутверждающий оптимизм и вопль ужаса перед непоправимым шагом в бездну Большого террора.

Революционная энергия, породившая «Великую утопию» о царстве справедливости для страждущих, рождала великие символы, великие метафоры земного рая, которые как бы преодолевали реальную боль и кровь. Искусство взяло на себя ответственность за будущий социализм, творя его на сцене и на холсте в звуках и красках. И энергия этого искусства заворожила и всю Россию, и весь мир.

«Великая утопия», освящающая художественное творчество, пыталась преодолеть трагическое несовершенство реального мира, замученную, разоренную страну, «Россию во мгле» (слова Герберта Уэллса), которую освещало не столько реальное электричество, сколько богоборческая энергия новых революционных пророков – в жизнеустройстве и в искусстве. Человеческое бытие, бытие огромной страны подгоняли под идеи – политические и художественные. И если она не укладывалась в них, то в жертву приносили «живую жизнь» (Федор Достоевский). Мечты о мировой революции поглотили оппозицию «Запад – Восток». Утопия дерзнула поглотить реальность.

В 20-е годы искреннее желание превратить сказку в быль увлекало многих деятелей культуры. В 30 – 40-е годы сказка обернулась кровавой сталинской реальностью. Только во время Второй мировой войны, для России – Великой Отечественной, все мифологемы отступили перед жестокой необходимостью спасти народ, спасти страну, сохраниться для будущего.

«Великая утопия» питала творчество советских мастеров даже тогда, когда миф о свободе творчества в революционной России разбился о непреодолимую стену железобетонных большевистских догм в 30-е годы XX века, даже когда сталинская советская власть, выстроив жестокую систему подчинения художника государству, пыталась управлять не только людьми, но и тайнописью искусства как таковой.

Социалистический реализм был государственной большевистской доктриной, которая предписывала облагородить «имперский разбой», заставляла поверить в несуществующую реальность. Эта государственная эстетика требовала беспричинного оптимизма и жизнеутверждающего пафоса, безупречных героев, способных жертвовать личным во имя общего, и непременной уверенности в том, что единственно верное учение Ленина и Сталина ведет народы Советского Союза к обязательному счастью. И как бы в последнюю четверть века ни иронизировали по поводу этого имперско-сталинского стиля, нельзя не признать, что в большевистской советской сказке, этом утопическом реализме, тоже живет вечная мечта о лучшей жизни и прекрасном идеальном человеке.

Впрочем, об этом утопическом обаянии социалистического реализма легко рассуждать сегодня, когда нет Советского Союза, когда забыли о руководящей роли Коммунистической партии и когда социалистический реализм перестал быть идеологической удавкой на горле и на сердце каждого, кто пытался сказать слово суровой правды о советском житье-бытье.

Возможность расширить пространство правды в искусстве в середине XX века, после смерти Сталина, в пору так называемой хрущевской оттепели, особенно после закрытого доклада Никиты Хрущева на XX съезде Коммунистической партии Советского Союза, где впервые было сказано о трагедии, которую принесло сталинское правление, нередко приводила к тому, что перед словом правды отступало высокое искусство. Горькая правда по силе воздействия сама по себе становилась искусством. Утопический реализм вытеснялся суровым реализмом действительности, хотя с утопией расставались долго и мучительно.

Известному поэту XIX века Николаю Некрасову, который написал хрестоматийные строки: «Поэтом можешь ты не быть, но Гражданином быть обязан», вторил известный поэт второй половины XX века Евгений Евтушенко: «Поэт в России больше, чем поэт…»

Идеал учительства, гражданского неповиновения, художественного диссидентства разъедал советскую официальную культуру. Могли спорить о художественных достоинствах прозы Александра Солженицына, но никто из порядочных людей не сомневался в его мужестве, с которым он противостоял советскому режиму.

Свобода творчества во второй половине XX столетия в Советском Союзе стала своего рода скрижалью веры и для тех, кто раздвигал границы дозволенного в рамках официального советского искусства, и для тех, кто уходил в подполье на родине или уезжал на Запад.

За право свободного творчества жертвовали многим – благополучием, безопасностью, физической свободой наконец. Как и во все времена, в России настоящий художник платил за возможность заниматься искусством непомерную цену, но, как правило, искушала не возможность личной святости, но боль за судьбу страны.

В России судьба художника и судьба народа переплетены накрепко – даже если народ не принимает и не понимает творца. А художником всегда движет боль и сострадание за невоплощенность российской судьбы.

В последние двадцать лет – в пору «перестройки», которую осуществлял Михаил Горбачев, в новой России – в эпоху Бориса Ельцина и в нынешнюю пору президентства Владимира Путина российская художественная жизнь становится частью общемирового культурного процесса. Сегодня русского живописца или ваятеля можно встретить в Берлине, Праге, Нью-Йорке или в Париже – не для всех из них свобода стала счастьем. Они переживают трагедию свободы, когда вместо диалога с земной властью нужно вести диспут с небесами.

Нет больше борьбы стилей и направлений. Всему есть место, и для всего есть рынок. Талант сам определяет смысл творчества, по мысли великого русского поэта XIX века Александра Грибоедова, сам устанавливает правила, по которым его можно судить. А таланты, как известно, не ходят стаями. И только через трагедию одиночества приобщаются к подлинным откровениям.

Они остаются русскими художниками до тех пор, пока ощущают Россию как судьбу. Только тогда они имеют право на то, чтобы быть ее пророками.

…Знаменитый супрематистский цикл работ 1913–1915 годов Казимир Малевич увенчал своим гениальным «Черным квадратом», который стал своего рода итогом серии работ под общим названием «Победа над Солнцем». Россия погружалась во мглу, которую несли войны и революции. Но «Черный квадрат» вовсе не монохромен. Под черным цветом живут разные цвета, и прежде всего красный – символ Солнца и Жизни. И сам Малевич верил в то, что его «Черный квадрат» – это не просто холст, но одушевленное творение, судьба которого зависит от хода российской истории, от российского бытия. И ему верилось, что наступит момент, когда черный цвет растворится во времени и наступит торжество Солнца.

Если бы знать…