Книга Вольные кони - Александр Семенов

– Копейки чужой не брал, но и своей не упускал. Не зарился на чужое, но и на его мало кто претендовал. Другой, смотришь, не успел в звено прийти, а уже притартал домой полбункера зерна – курям на зиму. Иван же, сам сколько раз видел, отмолотит, и сапоги сымет, потрясет над брезентом: не насыпалось ли.

Сергей, привалившись к холодным доскам сеней, слушал разговор. Одному ему нечего было сказать, нечем поделиться. Сколько узнал он об отце, а все же не мог пока соединить образ – довелось бы в глаза посмотреть, один-разъединственный разочек. И он вышел из прокуренных сеней на крыльцо глотнуть чистого воздуха.

Звездное небо наклонилось над землей, решето, а не небо. Звезды сияли большие и свежие, от них, казалось, и ночь была светлее. Сверху сыпалась на землю невесомая снежная пыль – белое замерзшее дыхание когда-то живших на земле людей. Мертвая тишина переливалась в него, сиротливо стало, одиноко, как прошлой ночью в скором поезде. «Господи, отец, услышь меня. Я и ты столько потеряли в жизни друг без друга. Сколько бы обид и бед прошло стороной, если бы рядом со мной был ты», – с тоской думал Сергей, и сердце захлебнулось от понимания, что ничего уже нельзя ни вернуть, ни поправить, ни простить.

И вместе с тем переполняло его ощущение кровного родства со всем, что окружало его в эту ясную ночь: со звездным небом и заснеженной деревней, крепким бревенчатым домом отца и всеми людьми, жившими в нем. И даже скрип открываемой за его спиной двери показался ему в этот миг родным и знакомым.

– Пойдем, племяш, в избу, застынешь, раздетый, – обнял его за плечи дядя. – Хватит, нагоревались, спать пора.

Ночью Сергею приснился сон, в котором странно соединились отец, он и степь, вольно раскинувшаяся за околицей села. В отличие от неправдоподобного дня сон этот был похож на настоящую жизнь.

…Серебрилась наполненная лунным светом шелковистая трава, ласково струилась по босым ногам. Дорога уводила в сторону от родного дома. И страшно по ней идти, а сил нет повернуть назад. Он, маленький, не в силах больше шагать, сворачивает в степь, где босым ногам ступать не так колко. Травы вновь легко обволакивают ступни, но и здесь боязно, кажется, схватит кто, сожмет лодыжку да дернет, а окажется – повилика.

Испуганно, спросонья, вскрикивает малая птаха. Звук ее тонкого заполошного голоса долго пробирается по дну оврага, по самые брови заросшего волчьей ягодой.

Перепуганный Сережка готов закричать от страха: жалко и потерянно – не хочется оставаться одному в холодной и страшной степи. Но тут из-за высокого бугра выходит большой и сильный отец, гладит по русой голове, успокаивает и крепко прижимает к груди. Вот только молчит, словечка не скажет. Сережка обнимает отца, изо всех сил цепляется за его шею. Далеко впереди мерцают огоньки деревни, в которой на второй улице от маленького вокзала стоит их большой дом, в доме их ждет не дождется мама. Во сне Сергей плачет горькими обидными слезами.

…Сон вспомнился, как короткий птичий вскрик. Минуту еще Сергей лежал в постели, припоминая его, встал, оделся и пошел на кухню, откуда доносились приглушенные голоса.

– Ну, проснулся, наконец-то, – встретил его дядя. – Умывайся и за стол, завтракать тебя ждем.

От слов его повеяло родным и забытым. Виски еще сжимало, но беспросветная печаль осталась во сне, в сердце поселилась светлая грусть. Позавтракав, Сергей вышел во двор.

Мягкое умиротворенное утро плавало над деревней. Серые легкие дымы тянулись от крыш в небо, утыкались в низкое покрывало облаков. И если бы не редкие гудки тепловозов, доносящиеся издалека, утренняя тишина была бы полной. Тонкий снег, выпавший за ночь, слегка припорошил следы вчерашних похорон, лишь у ворот зеленели втоптанные в наст лапки пихты. Сергей по-хозяйски обошел двор, заставленный ладными постройками: тепляк, сараи, стайка. Протоптал тропинку к баньке на огороде и оттуда, из дальнего угла, окинул взглядом весь дом: просторный, крепкий, готовый служить многим поколениям.

Возвращаясь, он заметил навес, сколоченный у сарая, под которым стоял старый верстак, где наверное был сработан бабушкин комод и всякая другая мебель в избе. Сергей глазами погладил каждую щербинку, каждую зарубку на изношенном дереве, оставленную руками отца, а может быть, еще и деда. «Вырасти я здесь, в этом доме, тоже столярничал бы», – подумал он, нащупывая в себе ошеломляющую мысль: «А ведь у меня теперь есть брат и сестра и еще полдеревни родственников, жить можно», – улыбнулся тому, с какой легкостью прозвучала она в нем, и пошел к дому.

На крыльце стояла Нина, с которой он ни вчера, ни сегодня так и не сумел поговорить. Она то хлопотала на кухне, то сидела рядом с матерью, то дичилась его. Сергей остановился и посмотрел на нее снизу вверх.

– Сережа, – испуганным голоском сказала она ему, и он увидел, как расцвели на бледном невыспавшемся лице яркие голубые глаза, – а ты поживешь у нас немного?

– Не знаю, – растерялся Сергей, – не думал еще. Мне возвращаться надо, работа ждет. Но скоро я приеду, вот возьму отпуск…

Вдвоем они вошли в дом, и там, среди родных людей, прошел еще один день. А в ночь родственники вновь собрались вместе – проводить его на поезд. Сказаны были последние напутственные слова, уложены деревенские гостинцы. Наступила та неловкая, трудная минута, когда надо проститься и прежде чем шагнуть за порог, обещать новую встречу. Володька завел на улице машину, нетерпеливо посигналил, но тут сестра внесла переполох в проводы. Кинулась в комнату и медленно вышла оттуда, бережно прижимая к груди, портрет отца в простой деревянной рамочке. Не тот большой, что висел в горнице, а поменьше – на нем отец выглядел усталым и грустным, пожилым. И несла она его так, словно благословляла брата на дальнюю дорогу.

– Возьми, Сережа, не забывай нас, – смущенно улыбнулась Нина и протянула ему портрет.

И не смог Сергей сразу найти такие слова, чтобы выразить все, что накопилось в сердце за эти дни. Но понимали его состояние родичи – молча, дождались, пока он возьмет портрет, спрячет в сумку, и гурьбой высыпали на крыльцо. И пока он шел через весь двор к машине, отцов дом смотрел ему в спину теплыми светлыми очами.

Старик и белка

Высоко, у самой макушки старой лиственницы, там, где тонкие ветки причудливо сплелись наподобие осиного гнезда, что-то едва слышно ворохнулось, и на ноздреватый истаявший снег просыпалась горсточка тонких желтых иголок. Старик, дотоле неподвижно сидевший на скамье, опершись подбородком о полированную рукоять трости, поднял голову и проследил беспорядочный полет запоздавшей жухлой хвоинки, плавно опустившейся у его ног.

В тот же миг бусая белка метнулась на соседнее дерево, оставив в воздухе тающий палево-дымчатый след. Распластавшись на нижнем суку, живо покрутила мордочкой, оглядывая все округ черными текучими бусинами глаз, и замерла, уставившись на человека в старомодной с большими отвисшими полями шляпе, в кожаном потертом плаще до пят и растоптанных ботинках. Но вскоре нетерпеливо и укоризненно поцокала ему оттуда.